— Половина второго. Проспали двенадцать часов.
Разговор сразу принял резкий, обостренный характер. Двенадцатичасовой каменный сон не освежил и не успокоил. Наоборот, взвинтил. Испанский и французский языки смешались. Все кричали, перебивая друг друга.
— Опять страх! Почему? Так с ума сойдешь!
— Я же говорил: радиация.
— Какая еще радиация?! Сириус это, Дантов ад.
— Не глупи.
— А где ты видел на Земле эту дьявольщину?
— Спроси зоолога.
— Я подавлен, сеньоры.
— Попробуем зажечь костер.
Дымное пламя осветило шарообразные кусты и деревья-уродцы. Над каньоном по-прежнему висела тьма. И вдруг в этой непроглядной мгле вспыхнули огоньки. Их можно было легко сосчитать — не больше десятка. Неподвижные, иногда чуть-чуть смещавшиеся, они висели на высоте человеческого роста или выше, на уровне вцепившихся в камни деревьев, и горели, не мигая, тусклым зелено-оранжевым светом.
— Это глаза, — раздался свистящий шепот бельгийца.
— Вздор, — отозвался Женэ.
— Похоже на глаза, — тоже шепотом произнес зоолог. — Только это не ягуар.
— А вдруг здешние твари? Покрупнее?
Бельгиец вскочил, выхватил тлеющую головешку из костра и бросился навстречу немигающим огонькам.
— Жрите, гады! — крикнул он, швырнув головешку в темноту. Глаза погасли.
— Испугались, — сказал зоолог.
— Неужели вы верите в тварей-гигантов? — спросил француз.
— Не знаю, сеньор Женэ, я ничего не понимаю.
— А я знаю, кто это, — заскрипел зубами Брегг. Даже в свете угасающего костра было видно, что он дрожит, точно в ознобе. — Это они.
Он схватил двустволку, проверил, заряжена ли, но Женэ тут же отнял у него оружие.
— Не дури. Их уже нет. Видишь — темно? Ни одного огонька. Ты лучше ляг и прими снотворное. В таком состоянии можешь сорваться с кручи. А мы с профессором подежурим.
— Прости, я опять взорвался. Дай таблетки, — Брегг вдруг обмяк и сел, едва не свалившись в костер. Минут через десять снотворное подействовало — он уже снова спал, вздрагивая даже во сне.
— Надо уходить отсюда, — сказал Санчес.
— Утром уйдем, — согласился Женэ, — я только еще раз проверю уровень радиации.
В чаще кривобоких деревьев снова зажглись огоньки. Столько же, а может и больше. Глаза? Вероятно. Неподвижные, пристально наблюдающие за ними.
— Опять, — сказал Санчес.
— Вижу.
— С ружьем в руках легче дышится.
В сельве тоже было страшновато. Но там им угрожали змеи, ядовитые улитки, кровожадные пираньи — не дай бог, свалишься в воду с плота или перевернется лодка! Здешний страх был особым, гипнотическим, внушенным. Женэ стыдно было признаться самому себе, что он, победитель соревнований в скоростной стрельбе по движущимся мишеням и призер велогонок на треке, сейчас трясется от страха, сжимая скользкими от пота руками ружье. Диковинные растения? Да бог с ними, с растениями, мало ли незнакомцев в сельве — все равно в ботанике он профан. Зверье? Против него есть оружие. Глаза? Тускло-зеленые с оранжевым ободком — они висели в воздухе, как фонарики. Живые фонарики. Не светят, а всматриваются, не вспыхивают, а приближаются, не блестят, а приказывают. А ему не хочется подчиняться, не такой он человек, чтобы смириться со всей этой мистикой. Пусть кто угодно думает, что глаза таинственных лесных существ, о которых говорят предания индейцев, наблюдают за ними. Мифологическое выдает за действительное, сказку — за реальность. Ну а ему, геологу, исходившему тысячи километров в дебрях трех континентов, это все ни к чему. Сейчас он подойдет поближе к этим пугающим глазам и выпалит по ним из обоих стволов. А там посмотрит, уберутся ли они подобру-поздорову.
Женэ встал, перепрыгнул через тлеющие угли костра и шагнул навстречу глазам-фонарикам. Теперь он знал точно — волны страха идут от них. Телепатия? Но кто кого боится: он — их или они — его?
Геолог шагнул еще ближе — и произошло неожиданное. Огни отодвинулись, меняя места, уменьшаясь в объеме, превращаясь из фонариков в светлячки и совсем уже угасли, отступив в темноту. Женэ вздохнул облегченно, дрожащие руки опустили двустволку. И тут случилось то, что можно наблюдать только в тропиках.
Над каньоном включили свет.
Еще невидимое солнце осветило половину порозовевшего неба. Утро наступило, и в каньоне проявилась детская пестрота красок, положенных невпопад, — синева мха, ржавчина леса, оранжевые тона камня, фиолетовые плетения лиан. «Сириус, — усмехнулся Женэ, — наблюдателен все-таки Брегг». Он оглянулся: тот спал, оглушенный удвоенной дозой снотворного; Санчес же, мирно дремавший у потухшего костра, открыл глаза.
— Куда вы? — спросил он шепотом, увидав геолога у обрыва.
— Еще раз проверю уровень радиации на уступах и сейчас же вернусь.
Захватив кроме ружья нож и моток веревки, Женэ прошел по краю поросшего мхом обрыва. Шаровидных кустов уже не было: кто-то согнал их или они сами спорхнули вниз. Но мох был примят треугольными следами, похожими на лапы большой птицы, и широкими плоскими вмятинами. «Их» следы, подумал геолог и спустился, не прибегая к веревке, на нижний уступ. С дозиметром он не сверялся: и так знал, как повышается по мере приближения ко дну каньона уровень радиации. Его интересовало другое: изменения в ландшафте, тонах, появление новых диковинок флоры. Животные, оставив ночные следы, утром не появлялись. Но лес густел. Начиная примерно с пятого уступа, он уже непрерывным массивом тянулся ко дну, шевеля на ветру потрескивающими ветвями. Женэ взглянул на дозиметр и криво усмехнулся: больше четырехсот. Смертельная доза! Но горстка таблеток, проглоченных перед спуском, делала свое дело. В кончиках пальцев покалывало — первый признак действия гамма-стимулятора. Однако дальнейший спуск был уже невозможен.
Хотя бы взглянуть, что там, на самом дне каньона? Только подойти к обрыву трудно: лес сплошной, тянется далеко и слишком густ. Может быть, по верху, по кронам?
Женэ критически оглядел вставший на его пути ржавый лесной заслон и лишь сейчас заметил что-то новое в его облике. На первый взгляд — все тот же скелетообразный лес с кривыми стволами, паучьими ветвями-щупальцами и корнями-клещами, цепко ухватившимися за камни. Ни одного листика. Как и на верхних уступах. Он был прозрачнее любой лиственной рощицы поздней осенью. Но тут, в глубине каньона, он почему-то казался живым сборищем не деревьев-растений, а деревьев-существ. Стволы походили на тела, выраставшие прямо из камня, они покачивались, сгибались, вытягивались, стараясь коснуться друг друга скрюченными ветками.
Страх у геолога давно прошел, он только раздумывал, как бы удобнее пробраться по этим кронам к обрыву. Веревку и ружье он оставил на камнях: в паутине ветвей они будут только мешать. Он легко вскарабкался по ближайшему стволу на верхние сучья и, запутавшись в сплетении веток, лег на них, как в гамак. И тут он почувствовал, как «гамак» качнулся под ним, вытянулся, спружинил и подвинул его ближе к обрыву. Еще минута — и его сдвинули еще на несколько сантиметров. Женэ попробовал оттолкнуться от толстого сучка под ногами, но тот тоже спружинил и отбросил его еще ближе к обрыву. Женэ начал вырываться из цепких ветвей, но те не отпускали. Может, это и не ветки вовсе, а чьи-то щупальца, которые норовят скинуть его в пропасть? Ведь крайние деревья лепятся на самом карнизе! И тут Женэ вспомнил о
