С порывом страстным повенчай
Страданье, радость и печаль!»- красовалось на ней. Дима знал о моей мечте стать писательницей. Но даже творчество нас не сблизило. Мне было ужасно стыдно, если мама приходила встречать меня в школу «с этим идиотом». Хотя развод в то время был еще редкостью, у меня не было ни малейших комплексов перед одноклассниками из-за отсуствия отца. Но вот когда приходит за тобой в школу совершенно чужой тип с отсутствующим поэтическим взглядом, и ребята вдруг начинают спрашивать: «Это кто, Женя, – твой папа?»,- это уже выходило в моем понятии за всякие рамки приличия! Неужели не видно, что у нас с ним ничего общего нет и быть не может?
Лет в 6-7 я тоже – впервые – начала писать стихи. Поэтесса из меня, если честно, довольно слабая, но мне доставлял большое удовольствие сам творческий процесс. Моим первым стихотворением был «Гимн звездолета» – того самого, воображаемым капитаном которого я была вот уже несколько лет. К тому времени комнада звездолета пополнилась вышеперечисленными героями. Периодически на звездолет нападали страшные космические чудовища – чепурыслы. Это была идея Шурека. «Замельками кубрисаны, сверкали гекурабы. Но вдруг зачухали чепурыслы» – написал он в одном своем рассказе по моим многочисленным заявкам. Мы оба понятия не имели, кто такие чепурыслы, как они выглядят, а уж тем более – как они чухают, но сама фраза была такой смешной, что образ прижился. Каждый из нас воображал их себе по-своему. Но мы оба сходились на том, что очень неприятного тебе человека вполне можно назвать чепурыслой.
На поэтическое творчество меня особенно вдохновляла одна актриса местного нашего драматического театра, которая пленила мое воображение в то время- естственно, в роли Принцессы, в «Трубадуре и его друзьях». Маленьким девочкам всех времен и народов, даже советским, нравятся принцессы. К тому времени, благодаря маме, я уже стала заядлой театралкой. Возможно, в актрисе этой и не было ничего такого особенного, но дело в том, что увидеть ее хотя бы в одном еще спектакле мне не довелось – она куда-то исчезла. Мамин сослуживец, которыи сам играл после работы в самодеятельном театре, был театралом со стажем и знал людей, там работавших, рассказал нам, что пропала Анна Михайловна потому, что родила ребенка – она была замужем за одним из наших же актеров, который, естественно, сам продолжал играть как ни в чем не бывало. И с той поры я возненавидела лишившее нас, зрителей, творчества Анны Михайловны материнство, а брак начал представляться мне каким-то чудовищным рабством, в которое здравомыслящая женщина никогда добровольно не пойдет… Я злилась на порхающего по сцене ее мужа и писала страдальческие стихи: «Не горюй, ты мой нежный подснежник…»
«Подснежник» никогда, естественно, о моих переживаниях не узнала, еще через год, так и не появившись на сцене после декрета, она вместе с мужем уехала из нашего города- кажется, в Рижский русский драмтеатр, и больше я никогда ее не видела. Но память осталась и по сей день. Недавно я нашла ее в интернете- и послала ей открытку к 55-летию! Если рассказать ей всю эту историю, она, наверно, будет здорово смеяться. А меня прошибает холодный пот при мысли о том, что со мной было бы, если бы я росла в какой-нибудь Голландии, когда писала эти стихи: я бы ведь непременно начала задаваться вопросом, а уж не нетрадиционной ли я сама ориентации, раз эта женщина мне понравилась до такой степени, что я пишу о ней стихи. Когда я училась в 4 классе, мне до умопомрачения нравилась одна десятиклассница по имени Алла Образцова. Вплоть до того, что я вырезала ее фото из школьной стенгазеты, когда никто не видел. Алла была невысокая, узкоглазенькая скуластая блондинка с низким голосом. Она поразила меня тем, как сыграла на школьном вечере роль Родины-Матери. Она и сейчас об этом не знает, конечно. После школы Алла вышла замуж за нашего школьного цыгана Януша – даже такие «экзотические» браки никого не удивляли у нас.
Кто знает, сколько молодых людей и девушек на Западе приходит вот так в неустоявшиеся молодые годы к неверным о себе выводам…. Человеку в этом возрасте же свойственно искать себе кумира, пример для подражания среди людей постарше себя своего пола, и никакой «сексуальной подоплеки» в этом нет. «Делать жизнь с кого? С Дзержинского!» – вот из какой оперы эти чувства!
Хотя у меня дома было огромное количество кукол – в основном гедээровских, красивых пупсов с закрывающимися глазами и роскошными волосами, умеющими говорить «мама», если их наклонить – чем старше я становилась, тем меньше я в них играла. Мне гораздо больше по душе были вырезки: картинки из журналов и нарисованные мамой (срисованные ею с фотографий или же созданные только при помощи ее воображения) вырезанные из бумаги по контурам фигурки. И еще – набор пластмассовых фигурок «Дружба народов» с куколками в костюмах народов СССР. (Я и до сих пор элементарно отличаю латышский костюм от литовского, а армянский – от азербайджанского.)С их помощью я устраивала свой домашний театр. На обороте у вырезок было написано их актерское имя, и туда же я приписывала каждую роль, которую они в моем театре играли. Только я сама могла разобраться в этих каракулях. В вырезки я могла играть часами. Они были моим самым дорогим сокровищем. Хранились они в специальной коробке у меня под кроватью. И если в обычные куклы я играла с подругами, то вырезки были не для посторонних. Когда на экраны выходил новый хороший фильм, или что-то интересное было по телевизору, я тут же начинала просить маму нарисовать мне новых героев. В зависимости от настроения она могла нарисовать их в ближайший же выходной или все откладывать на потом, ссылаясь на то, что у нее нет вдохновения. Так появились в моей коллекции не только Яносик и Марина, но и пани Зося из «Кабачка 13 стульев», и Сильва из «Королевы чардаша» (мы только что тогда посмотрели замечательный фильм с Анной Моффо в главной роли!). Помню, как на некоторое время мне очень захотелось стать монашкой – после просмотра «Звуков музыки» – и с удовольствием при случае рассказываю в Ирландии об этом монашкам настоящим! Естественно, о религии я не имела ни малейшего понятия, я только поняла, что монашки никогда не выходят замуж, и это мне очень понравилось…
К тому времени, когда я пошла в школу, я уже знала большое количество оперетт и балетов. На оперу меня повели несколько позже. Это если не считать, конечно, фильма-оперы «Князь Игорь», который я посмотрела на одном дыхании в 5 лет и после которого была без ума от Востока и таинственных половцев с их ханами и плясками.
Театров в нашем городе было три: драматический, юного зрителя, или ТЮЗ, и театр кукол. Драмтеатр стал моим самым любимым. Летом он уезжал на гастроли, и вот тогда-то и приезжали к нам по очереди на один месяц непременно какой-нибудь театр оперы и балета, на другой – драматический театр из другого города, а на третий – театр оперетты. Помню, какой ажиотаж был в городе, когда у нас гастролировали Казанский или Саратовский оперные театры: все хотели увидеть и услышать маминого любимого Рената Ибрагимова и Леонида Сметанникова! Цены на билеты были такие, что любая уборщица могла позволить себе сводить в театр своих детей. Для тех, чьим родителям было не до театров (а были, конечно, и такие) школы часто устраивала культпоходы туда на детские утренники, с билетами по еще более низким ценам. Так впервые попала в театр моя самая любимая подружка Маруся.
Маруся была старшей в единственной на нашей улице многодетной семье: 5 девочек и один парень. Мама их, тетя Таня, работала на заводе по сменам, отец, дядя Валера, официально не работал потому, что смотрел за ними, но на самом деле он занимался своими делами (он был голубятник, часто выпивал и много читал – книжки из библиотеки), а дети были более или менее предоставлены самим себе. Страшно подумать, что было бы с ними, живи они в наше «цивилизованное» время!. А тогда – вся улица помогала им и за ними присматривала. Кто-то отдавал старые детские вещи, кто-то совал ребятишкам булочки и конфеты, пока их мама была на работе (а то ведь они просто шли в огород, выдергивали из грядки луковицу и ели ее), кто-то давал их маме денег до получки (боже упаси, никому не приходило в голову брать за это проценты!). Младшие девчата бегали по улице с вечно грязными, но веселыми физиономиями. Пока они были совсем маленькими, весь их двор был усеян детскими испражнениями, как поле битвы- костями воинов. Отец их начал строить новый дом, но они были единственные на улице, кто верил, что он его скоро достроит: он был слишком для того ленив. Дом возвышался забитыми окнами на улицу (маленький домик, в котором они жили, стоял во дворе), у него уже была даже крыша, но внутри не было даже стен. В нем было таинственно и темно. Мы очень любили там играть. В саду бегала достаточно злая лохматая собака по кличке Чебурашка. Но своих она не трогала. Сад у Маруси был густо-заросший, огромный, с большим количеством яблонь. Большинство яблок не доживало до зрелости: съедалось раньше!
За яблоки нам дома тоже приходилось регулярно воевать: еще когда яблони только начинали цвести в мае, я поглядывала на два яблоневых дерева перед домом и вздыхала: «Эх, опять урожайный будет год….» Мимо нашего дома была проложена тропинка до речки, и летом туда ходило отдыхать довольно много
