разорваться фейерверка. В комнату повалил дым. Патриция открыла заднюю дверь.
Фейерверк так и не разорвался – его заливали из брандспойта двое. Высокие
серьезные мужчины. Невооруженные, в темной одежде. Один из них обернулся,
посмотрел на меня и белозубо улыбнулся. У него было доброе, умное, спокойное
и решительное лицо. Чем-то похожее на Ойшина.Такое, что я сразу почувствовала, кто он, даже ничего о нем не зная. Мне тоже стало спокойно, словно за каменной стеной.
– Это наши ребята вышли на дежурство. Будут смотреть, что происходит; будут
беречь нас – да и Вас тоже! – всю ночь. И так каждый день.
Есть только одна организация здесь, которая может защитить эту общину…
Беседа продолжалась. Джо вспомнил о том, что рассказывал ему отец, который
работал вместе с протестантами, играл с ними в карты каждый вечер и считал
их своими друзьями. Однажды они пригласили с собой католиков, которые с ними
работали, – якобы в бар. Отец Харри не работал в тот день, и это его спасло:
его католических коллег, последовавших по приглашению, под утро нашли с
перерезанными горлами.
– Возможно, именно после этой истории мне так трудно верить им, – сказал он
мне. – Я не ненавижу этих людей, не собираюсь никуда их выгонять, но мне
трудно им верить. Когда в лицо тебе улыбаются, а за пазухой держат нож. ..Я
думаю, нужно просто время. Время лечит все раны. И, конечно, чтобы англичане
не совали свой нос между нами и не настраивали их против нас.
А я подумала про их дедушку : если даже лоялистский командир
способен влюбиться в католическую девушку и поменять ради нее свой образ
жизни, то у этой страны все-таки есть будущее!
****
Время снова текло – быстро словно в песочных часах. Я и не заметила, как опять подошел Новый год. Мне вовсе ничего не хотелось больше в жизни праздновать. Говорят, что под Новый год можно загадывать желания. А у меня было одно-единственное желание – и притом совершенно невыполнимое. Такое, что не по зубам ни одному Деду-Морозу.
Хочу в Советский Союз!!!
… Тем холодным, туманным вечером я спешила: пересаживалась на дублинский
автобус в пограничном городке Ньюри. Вокруг меня сновали веселые толпы местных жителей с доверху набитыми рождественскими покупками сумками – до Рождества оставалось всего несколько дней. А она стояла на перроне и плакала, и никому до нее не было дела, – молодая африканка с маленьким сынишкой на руках, не по сезону одетая и даже без коляски.
Сначала я подумала, что мне показалось, как она о чем-то просит инспектора на автостанции, а он грубо отвечает ей, отворачивается и уходит: специально, чтобы в этом убедиться, я почти сразу же подошла к нему и спросила его о расписании моего автобуса, и он был сама любезность! Высокий седой протестантский джентльмен, само благообразие и порядочность, почти лорд по внешности.Не может же быть, чтобы человек, который только что был со мной так любезен, нагрубил ей? А если у нее что-то случилось, то почему не помог или хотя бы не спросил, не может ли ей помочь кто-нибудь из нас здесь, на станции? Не могут же люди не помочь женщине с маленьким ребенком, которая явно в какой-то беде? Тем более, что это не была такого сорта женщина,
которые профессионально побираются на вокзалах, как делают здесь многие румынские цыганки.
Таким образом я успокаивала свою совесть, но она все не хотела успокаиваться: сердце даже начало покалывать. И я не выдержала: направилась к ней, потрогала её за плечо и спросила:
– У Вас что-то случилось? Я могу чем.-то помочь?
Она обернула ко мне заплаканное лицо и, давясь слезами, невнятно поведала
мне, что ехала в Белфаст из Дублина и вышла в Ньюри на пять минут на автовокзале потому, что малыш захотел в туалет. Автобус уехал без нее – в нем остались все её вещи, детское питание и коляска. А ей нужно в белфастский аэропорт, в восемь часов на самолет. Она даже не стала ругаться с инспектором (но я сама свидетель: ни один междугородний автобус в Ирландии за все почти пять лет моей жизни здесь в таких случаях не уехал, тем более в Ньюри, где пассажиры обычно выходят по естественным потребностям 'en mass'!), она просто в отчаянии спросила его, что делать; спросила, как ей теперь получить назад свои вещи, как не опоздать на самолет, может ли он хотя бы помочь ей найти такси, ведь она совсем не знает города, а он…. И она окончательно
разрыдалась. Малыш тоже заплакал – он замерзал без пальто.
А вокруг нас стояли довольные, как слоники, так занятые своими рождетственскими покупками истинные христиане – из таких, кто принципиально не работает по воскресеньям, осуждает бальные танцы как 'разврат' и соблюдает все посты, – и ни у одного из них даже не дрогнуло сердце при виде этих двоих.
Времени на раздумье у меня почти не оставалось: десять минут до моего собственного автобуса, пропустить который я не могла. Хорошо, что нам только вчера дали зарплату! Я подхватила оторопевшую женщину под руку, воскликнув:
– Так бежим же на такси скорей!- и потащила её к ближайшему знакомому мне
таксистскому офису. -Обьясните им здесь свою ситуацию, и куда Вам надо, а я сейчас… – и я спринтом рванула до ближайшего банкомата… Была- не была, как-нибудь дотянем
до следующей получки!
Когда я вернулась, она уже ждала такси, которое, по словам диспетчера, было на подьезде, и слезы на её щеках уже начали подсыхать. Я вложила ей в руку деньги:
– Мне пора убегать, а то я тоже опоздаю на свой автобус.
Только тут африканка поняла, что сама я с ней не еду, и что мне вовсе даже не в ту
сторону. Слезы с новой силой брызнули из её глаз, и она молча расцеловала меня в обе щеки. Я сама едва сдержалась, чтобы не расплакаться: вспомнилось, каково новому человеку в чужой стране, где нет никого из близких. И как ты чувствуешь себя, когда ты совершенно беспомощна и не можешь защитить своего малыша. Знакомы ли такие чувства 'истинным христианам'? .
Я помогла этой попавшей в беду женщине вовсе не 'в духе Рождества'. И все-таки мне интересно, почему это сделала я, советская атеистка, а не кто-нибудь из них?
Совесть благовидного диспетчера-протестанта даже не дрогнула: к тому времени, как я галопом примчалась обратно на автовокзал, он, судя по его виду, уже совершенно забыл про африканскую маму и её замерзающего малыша и довольно мурлыкал себе под нос какой-то рождественский гимн. Увидев, как я запыхалась, он, так ничего и не понявший, мило улыбнулся мне.
– Сектант. Расист, – так же мило улыбаясь ему в ответ, громко сказала я по-русски. Благо что по-русски эти слова звучат так же, как и по-английски, и не понять меня он не мог.
Его и без того длинная физиономия вытянулась еще больше, а я вскочила на ходу в свой дублинский экспресс . Он оказался весьма люксовым: даже с телевизором, по которому шла какая-то детская передача, вроде нашего новогоднего утренника, только вечером. Высокоинтеллектуальные дети истинных христиан весело и азартно соревновались там, кто громче и больше всех раз рыгнет.На телефоне в студию выстроилась целая очередь желающих показать свое умение в этом нелегком деле. Пройдет ещё года два- три – и они будут соревноваться, кто сможет громче всех испортить воздух?
Когда-то в детстве я заливалась горькими слезами, читая грустную сказку Андерсена о бедной девочке, насмерть замерзающей на улице в предрождественскую ночь. Я ужасно злилась на Андерсена: как могут сказки быть такими жестокими? Мне было и невдомек, что сегодняшняя реальность этого 'подлинно христианского мира' – штука гораздо более жестокая, чем. старая та его сказка…
Впрочем, я быстро отвлеклась от неприятных мыслей о 'высокой культуре' и «человечности ' 'цивилизованного христианского Запада' : до того ли нам, безбожникам? Я больше волновалась, сумеет ли моя новая знакомая успеть на свой самолет. По моим подсчётам, должна была успеть. Да и фирма такси, которой я её доверила, не была 'истинно-христианской'…
Я так надеялась, что она успеет! Это было бы для меня лучшим рождественским подарком.
…Ну, и как же мне не хотеть в Советский Союз, будучи обреченной на жизнь в этом гадюшнике?!
