Д) В Ирландии правостороннее движение;
Е) В Ирландии невозможно найти в магазинах несоленое масло.
А еще она заявила, что ирландцы напоминают ей героев песни Андрея Миронова в «Бриллиантовой руке»:
«Весь покрытый зеленью,
Абсолютно весь,
Остров Невезения в океане есть
Остров Невезения в океане есть,
Весь покрытый зеленью,
Абсолютно весь.
Там живут несчастные люди-дикари,
На лицо ужасные,
Добрые внутри…» – и далее по тексту.
…Знаете что? Я согласна с Карлсоном: «если человеку мешает жить только ореховая скорлупа, попавшая в ботинок, он может считать себя счастливым!»
Каждый день я приходила с работы выжатая 150 звонками как лимон – и получала вместе с тарелкой картошки очередную порцию маминых насмешек над ирландцами и возмущения ими.
Я по собственному опыту знала, как паршиво может чувствовать себя человек в чужой стране и поэтому пыталась объяснить маме, как с этими своими чувствами бороться, чтобы жить было легче: ведь это же в твоих собственных интересах! Надо концентрироваться не на плохом, а на хорошем ( как бы немного его ни было). На том, зачем ты, собственно, здесь. Не надо зацикливаться на мелочах, обижаться следует только на вещи непростительные. И главное – если ты в этой стране временно, а не постоянно, если тебя гнетет сама общая обстановка, надо себе все время напоминать, что это не навсегда.
В первый год все тебя удивляет в новой стране, все тебе в новинку, все интересно. На второй год все то же самое, что так удивляло и занимало тебя год назад, начинает ужасно раздражать. Все кажется неправильным, все сравниваешь с тебе привычным. Если это самый первый твой опыт жизни за границей, то чаще всего именно на этом этапе «свое» начинаешь восприминать как единственно правильное. В Нидерландах я довольно быстро перестала это делать: я вовсе не говорю, что «наше» – это единственное допустимое в мире, но при всем моем уважении к «хозяевам» я хочу иметь право оставаться сама собой. Больше того: это не мы, а Запад сегодня ведет себя в планетарном масштабе так, словно его образ жизни, правила и нормы – единственно правильные для всей Земли. Это он навязывает их нам руками ельциных, дювалье, гавелов и пиночетов (а если не получается, то своими бомбами и танками!); это он лишает нас нашего образа жизни и нашей уникальности – и именно все это выдавливает людей из нашей собственной страны как зубную пасту из тюбика. Это западные «миссионеры» из всяких НПО пытаются нас учить, как нам жить в нашей собственной стране и как у нас должны проходить выборы.
Чувствуешь себя загнанным в угол: ни дома жить невозможно в соответствии со своими взглядами и убеждениями, ни бежать некуда. (Пытаться садиться на шею преданным твоей же страной кубинцам и корейцам было бы просто бессовестно, потому эти страны не в счет.) Солженицыным, Щараньским и прочим представителям ничтожного меньшинства нашего многомилионного населения хотя бы было куда бежать, раз им так не нравилось в СССР!
Ну, а потом… потом или ты к новой жизни привыкнешь и перестанешь воспринимать ее в штыки («Отчего же не жить как-нибудь?» – говаривали, помнится, гоголевские запорожцы), или же она станет совсем невыносимой для тебя, как стала для меня моя жизнь в “ons kleine kikkerlandje ”. И тогда уже время снова паковать чемоданы…
Но дело в том, что мама вовсе не хотела ждать год. Не хотела даже попробовать настроить себя так, чтобы ей же было легче – по какой-то непонятной мне причине она любила по-настоящему упиваться собственным недовольством. Я пыталась говорить себе, что это мама устала. Что ей надо отдохнуть, чем-то развлечься, выспаться. Я покупала ей билеты на знаменитый ирландский «Риверданс»; уводила Лизу погулять, но ничего не помогало. Создавалось впечталение, что мама даже намеренно ищет со мной ссоры, чтобы разрядиться. Ведь после этого можно будет позвонить домой бабушке (бедняжке было уже за 80!) и огорчить ее на целую неделю вперед рассказами о том, как я плохо с мамой обращаюсь: как мало выдаю ей денег на покупки (моей маме сколько ни выдай, она все потратит в тот же день), как скучно в Ирландии (я каждые выходные возила их по стране, накопляя при этом долг на своей кредитке – чтобы только чем-то развлечь.) За пару месяцев мама с Лизой объездили Ирландию вдоль и поперек. Лизе, наверно, было все равно, но ей просто нравился сам процесс путешествия: поезд, автобус, что угодно. Но мама…. Мы приезжали в наикрасивейшие уголки острова, в Керри, в Клэр, в Донегал, в Виклоу – и нигде для нее не было в достаточной степени интересно. Как тот Волк из фильма «Мама»: «Да, это не Париж!»
Мне становилось все тяжелее. По-моему, люди в семье должны помогать друг другу в трудную минуту - как это делали мои бабушка и дедушка -, быть друг другу надежным тылом, а не стараться дотопить тонущего. Каждый день, возвращаясь домой, я чувствовала, как меня в очередной раз окунают в прорубь с головой. Казалось, мама даже не вспоминает о том, что вообще-то мы с ней здесь ради поисков Лизиного лечения. Расисты ирландцы или нет, но пока еще ни один из них не заявил нам как наша отечественная постперестроечная врачиха: «Может, это у нее вообще наследственное; ведь всякие мулаты и прочие так плохо еще изучены». Ну точно фрекен Бок из мультика про Карлсона – «будь осторожна, собака нестерильна!»…
Стресс дома начал сказываться на моей работе. Пока еще я держалась – мои статистические данные (количество принятых звонков, их длительность и пр.) оставались безукоризненными -, но my fuse was becoming shorter and shorter . Моя начальница Клодетт – не говорящая по-голландски, хотя у нас был отдел Бенилюкса, загорелая блондинка-валлонка, приезжавшая в офис вся в черной коже, на “Harley Davidson”- разбирая со мной результаты очередной недели, не нашла никакого повода для недовольства, но тем не менее сказала обиженным голосом с какой-то даже ревностью: «А за экзамен по техобслуживанию у тебя балл более высокий, чем у меня был!»
Зачем она мне это сообщила, не знаю. Если бы не сказала, я бы и не знала.
Но с тех пор мне начало казаться, что Клодетт ко мне цепляется по мелочам.
Радость от работы потухла. Мы, контрактники, выполняли всю ту же работу, что и постоянный персонал, но им в конце каждого квартала платили бонусы, а наши забирало себе агенство, которое нас в эту фирму трудоустроило и считалось нашим работодателем. Наступил такой момент, когда агенство не начислило нам зарплату в положенный день (да-да, такое бывает не только в ельцинской России! Это только в СССР ничего подобного быть не могло). Мне в этот день надо было платить за квартиру, и я закатила агенству большой скандал. Дело разрешилось чисто по-ирландски: мне одолжил нужную сумму до понедельника один из коллег, работавший не на агенство и поэтому получивший свои деньги вовремя – в присутствии свидетелей (мог бы взять расписку, раз не доверяет!) . Через некоторое время я поняла, что надежды на постоянный контракт через год, которыми нас все это время манили, как кроликов- морковкой, призрачны: в фирме начали поговаривать о сокращении даже постоянного персонала. Многие коллеги уже всерьез поговаривали о возвращeнии домой в Нидерланды. Мне возвращаться было некуда- значит, пришло время начинать искать новую работу…
Маме тем временем надо было продлевать визу. Мы пошли в офис на Харкурт стрит, и тут оказалось, что продлить ее нельзя: для этого маме надо ехать обратно в Россию! Хорошо им говорить, а что нам делать с Лизой? Отпуска у меня больше не осталось, Джозефина была мне больше не по карману. Жизнь зашла в тупик, выхода из которого я не находила.
В отчаянии я позвонила Джозефине и рассказала ей, что случилось.
– Ой, как там моя Лизочка? – обрадовалась мне Джозефина как родной,- А Нора как раз сейчас в Дублине! Она уволилась из посольства и на днях уезжает в Грецию. Слушай, давай завтра вечером встретимся втроем, а?
На следующий вечер после работы я ждала их в пабе «Правда». Он только недавно открылся в Дублине. Собственно говоря, ничего советского там не было – кроме пары картин и плакатов по стенам да странных надписей на русском языке, вроде цитаты из Остапа Бендера: «Заседание продолжается!» да вводивших в заблуждение ирландских посетителей знаков: какой из туалетов здесь мужской, а какой- женский? Что это за странная буква – «Ж»?
