валяться у него в ногах и умолять его этого не делать – не потому, что я сделала что-то не так, а из чистого страха перед тем, что там еще может выкинуть Лиз.
А потом Киран уходил допивать свое пиво в ванной – где он от нас закрывался, чтобы мы не мешали ему жить. И на все мои вопросы о том, что же мне делать с ребенком, который криком кричит от боли (дело было в выходные, ни один врач не работал) он только и отвечал, что это не его дело, на то я и мать (!), и что надо подождать до понедельника. Даже горчичники нам с Че приходилось ставить в обстановке глубокого подполья. С Фиделем у дверей – «на атасе»… О радости семейной жизни!
В какой-то момент я поняла, что вовсе неважно, на каком языке на тебя кричат, на родном или на чужом (если помните, я в свое время сторонилась своих соотечественников противоположного пола именно поэтому: зовите меня «нежной», но я не могу и не буду терпеть , когда на меня повышают голос. А на чужом языке мне это казалось менее болезненным). Теперь я поняла, что это совершенно одинаково отвратительно. Киран все больше и больше начинал напоминать мне собаку на сене: сам ухаживать за детьми он долго не мог, а позволить мне найти себе хоть какую-нибудь помощь, потому что я буквально валилась с ног от бессонницы без выходных, он не хотел. Для него гораздо важнее было, что о нас подумают соседи, чем то, как я себя чувствую. Такой уж он был человек.
Еще он напоминал мне пушкинские строки: «Там царь Кощей над златом чахнет…» Не потому, что он был жадный – он был бережливый как кот Матроскин, – и даже не потому, что он напоминал Кощея телосложением, а потому, что кроме денег, его ничего не интересовало по-настоящему.
Я старалась игнорировать его вспышки психоза: в конце концов, как я уже себе говорила, я же его не люблю. Но все чаще и чаще я ловила себя на том, что когда он был на работе, в голове у меня назойливо крутится «Маленький мальчик по стройке гулял, сзади подкрался большой самосвал…» – и далее по тексту . Вряд ли это были хорошие мысли для прочной семейной жизни…
В свое время я была готова бежать от мамы в поисках душевного равновесия: так она доводила меня почти до слез своими эмоциональными всплесками. В то время я искала у Кирана защиты от них – словно в тихой заводи. Но теперь оказалось, что в тихом омуте водятся сами помните кто – и мне с еще большей силой захотелось бежать от него. Не оглядываясь и куда глаза глядят. Я сочиняла перед сном сотни захватывающих вариантов того, как нам с ребятами бежать с этой забытой богом фермы, где время застыло навсегда на 1690 году .
И вместе с тем я понимала, что так же, как и в случае с Сонни, нужно просто сделать самое для меня трудное: ждать. Ждать, когда нам предоставится такая возможность.
… Все действительно разрешилось само собой, не понадобился даже самосвал на стройке. Очень долго после этого я переживала из-за того, что допустила у себя в голове такие мысли. Словно накаркала.
Очень легко внушить себе именно то, что тебе внушают такие «мужья»: все дело- во мне, это из-за меня ему плохо, и поэтому он так себя ведет, и т.п. Но Киран был просто очень современным человеком. Чувство сопереживания у него было атрофировано напрочь. И не только к героям фильмов. Как говорила героиня «Ширли Валентайн», «если у вас болит голова, то у него сразу же просто злокачественная опухоль мозга»…
В повседневной жизни я загнала все это себе в подсознание. Помнила только хорошее – тем более, что он ведь и вправду обращался со мной лучше, чем Сонни. А уж по понятиям среднестатистической современной российской женщины, Киран был просто кладом для семейной жизни: и починит, и прибьет…. Как, впрочем, и Сонни.
Только не надо мне таких кладов. Пусть их заберет себе государство.
…Черт побери, неужели мне не может присниться хоть что-то приятное? Даже во время болезни… И я долго мысленно пытаюсь вызвать у себя перед глазами родные мне теперь уже до боли улицы Пхеньяна. И тот единственный, удивительный и неповторимый день в Мангэнде…
Хотя обычно заболевание лихорадкой денге длится где-то неделю, ну максимум десять дней, я по- настоящему очнулась только к концу октября. Почти через месяц! Ойшин сказал, что у меня была комбинация этой лихорадки с нервным надломом. И что он не отходил от моей постели все это время.
– Спасибо, – сказала я.
То, что очнулась я дома, а не в тюремной больнице, было хорошим знаком, но все-таки первым делом я спросила у Ойшина две вещи:
– Ну как? Что? Удалось что-нибудь разузнать насчет планов той провокации?
и:
– А Зина? Ее нашли? Что теперь будет?
… Да, за то время, что я провалялась в беспамятстве, произошло многое. Зину, естественно, нашли. В море – около Плайя Форти. Полиция пришла к заключению, что произошел несчастныи случай: молодая (натурализованная) американка впервые за время своей службы на острове взяла увольнительную, была очень расстроена отбытием в Амстердам голландского военнослужащего, с которым ее связывали теплые личные отношения и под влиянием опьянения (в закрытых материалах говорилось более прямо: под влиянием наркотических веществ) упала в море, сорвавшись с той скалы, на которой они вдвоем так часто бывали. Конечно, она прекрасно умела плавать, но из-за этого самого состояния опьянения не рассчитала и сильно ударилась головой о камень при прыжке… Ее джип, оставленныи около Плайя Форти, той же ночью угнали местные джой-райдеры, не подозревавшие, конечно, о произошедшей трагедии, ведь была уже глубокая ночь и очень темно. Они покатались на джипе пока не кончился весь бензин, потом подожгли его и кинули в море с обрыва в Бока Табла. Газеты были переполнены изложением этой мелодраматической истории несчастной любви, похожей на одну из латиноамериканских теленовел; Гербен со своей невестой наверняка чувствовали себя очень неудобно, если прочитали хоть что-то из написанного в те дни в антильской прессе. Во всяком случае, я бы на их месте чувствовала себя почти виноватой в том , что произошло. Но, естественно, мы так никогда и не узнали, какой была реакция Гербена на все это. Да, если честно, и не до того нам было. Мы были безумно рады уже и тому, что полиция поверила в эту версию, и я мысленно еще раз поблагодарила сержанта Альвареса, который так ловко сумел замести следы.
– Неужели это оказалось так просто? – недоумевала я, – Я-то думала, что они весь Кюрасао вверх дном перевернут.
– Женя, да все дело в том, что многие на этой базе, включая начальство, были даже рады от нее избавиться!- воскликнул Ойшин, когда я ему это сказала.- Поэтому никто и не стал чересчур досконально расследовать, что с ней случилось.
– Почему? – удивилась я, – Я наоборот, думала, что она идеальная «новая американка».
– Не в этом дело. Просто, оказывается, она начала шантажировать свое начальство (из тех, кто служит здесь на Кюрасао, двое служили с ней еще в Ираке): какими-то фотографиями, сделанными там. А может, и еще кой-чем похуже, кто знает… В любом случае, после того, как она исчезла, с базы моментально исчезли и все ее вещи:якобы их забрала полиция, для расследования. Но в полицию они не попадали, это мы выяснили через сержанта Марчену…Так что делай выводы сама.
– А вдруг в ее бумагах было и что-нибудь насчет ее подозрений в мой адрес?
– Если бы так, то тогда у них был бы прекрасный предлог допросить тебя в связи с ее исчезновением. Нет, я уверен, что она поторопилась и решила действовать своими силами… Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нам повезло. Вдвойне повезло в том, что она не пользовалась особой симпатией у своих старших по рангу. Рискну подумать, что некоторые из них даже вздохнули с облегчением, когда ее нашли на дне моря…
– Да, баба с возу – кобыле легче, как у нас говорят, – вздохнула я.- Бедная Зина! А она так старалась выслужиться…
– Перестаралась немного, я так думаю, – хмыкнул Ойшин, – Но тебе действительно страшно повезло, что тогда на пляже оказался этот парень, что он последовал за ней. Я ведь мог и не успеть… Я же понятия не имел, что именно тобе там грозило. Да что там, я думаю, не тебе одной, а всем нам здорово повезло, что этот парень нам встретился…
Оказалось, за время моей болезни сержант Альварес настолько сблизился с Ойшином, который поверил в искренность его отвращения к американской оккупации Ирака, что он более или менее неофициально стал членом нашей маленькой группы. Нет, Ойшин не рассказывал, конечно, сержанту Альваресу, кто мы такие, и не стал пока знакомить его с с другими членами кружка, хотя судя по всему, именно к тому и шло дело. Но обсуждая друг с другом политику Вашингтона в Латинской Америке, оба они пришли к выводу, что
