****
…» Поганые же стали одолевать, а христианские полки поредели – уже мало христиан, а все поганые. Увидев же такую погибель русских сынов, князь Владимир Андреевич не смог сдержаться и сказал Дмитрию Волынцу: 'Так какая же польза в стоянии нашем? какой успех у нас будет? кому нам пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны, жестоко погибают от поганых, будто трава клонится!' И ответил Дмитрий: 'Беда, княже, велика, но еще не пришел наш час: начинающий раньше времени вред себе принесет; ибо колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благо рожденными. Так что немного потерпим до времени удобного и в тот час воздадим по заслугам противникам нашим. (…) '. И князь Владимир Андреевич, воздев руки к небу, прослезился горько и сказал: 'Боже, отец наш, сотворивший небо и землю, помоги народу христианскому! Не допусти, господи, радоваться врагам нашим над нами, мало накажи и много помилуй, ибо милосердие твое бесконечно!' Сыны же русские в его полку горько плакали, видя друзей своих, поражаемых погаными, непрестанно порывались в бой, словно званые на свадьбу сладкого вина испить. Но Волынец запретил им это, говоря: 'Подождите немного, буйные сыны русские, наступит ваше время, когда вы утешитесь, ибо есть вам с кем повеселиться!'
И вот наступил восьмой час дня, когда ветер южный потянул из-за спины нам, и воскликнул Волынец голосом громким: 'Княже Владимир, наше время настало и час удобный пришел!' – и прибавил: 'Братья моя, друзья, смелее: сила святого духа помогает нам!'
Соратники же друзья выскочили из дубравы зеленой, словно соколы испытанные сорвались с золотых колодок, бросились на бескрайние стада откормленные, на ту великую силу татарскую; а стяги их направлены твердым воеводою Дмитрием Волынцем: и были они, словно Давидовы отроки, у которых сердца будто львиные, точно лютые волки на овечьи стада напали и стали поганых татар сечь немилосердно.
Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: 'Увы, нам, Русь снова перехитрила; младшие с нами бились, а лучшие все сохранились!' И повернули поганые, и показали спины, и побежали.»…
Так повествует «Сказание о Мамаевом побоище» о действиях засадного полка в Куликовской битве.
… Когда-то давно я побывала на Куликовом поле, вместе с мамой и Виктором Петровичем. Мы долго- долго добирались туда – на его «Москвиче». И чем ближе мы подъезжали к этому историческому месту, тем бескрайнее становились вокруг нас полустепные просторы. Казалось, в какую бы сторону мы ни поехали, земля эта никогда не кончится. И таким же было у меня ощущение моей Родины – СССР.
Редкие деревеньки и небольшие поселки дышали миром и спокойствием. Размеренной жизнью, в которой оставалось достаточно места, времени и настроения и чтобы порассуждать о ее смысле, и чтобы просто порадоваться восходу солнца, первым листочкам на деревьях или первому снегу. Потому что люди не были вынуждены просыпались с тягостной мыслью «А чем я сегодня буду кормить своих детей?» «А на что мне покупать им школьную форму?», «А как им найти работу, когда они кончат учиться?” …
Я даже почувствовала тогда легкую зависть к жителям Епифани – маленького типично российского провинциального городка с похожей на игрушечную церковью (мне абсолютно все равно было, что там в ней размещается), с рядом старинных деревянных домов, похожих на дома моего детства и с единственным, кажется, на весь городок заводом. Конечно, тому, у кого были амбиции увидеть Африку, жизнь в таком городке могла показаться скучноватой, но зато как хорошо, наверно, было возвращаться в него из дальних экспедиций! Тогда, в советское время я незамедлительно ощутила непоколебимое какое-то внутреннее спокойствие, надежность и естественность тамошней жизни. Связь людей друг с другом, их небезразличие друг к другу. Вещи, которые по своей сути намного важнее, чем любые возможности ездить в Африку, на Багамы или на Лазурный берег. В таком месте прошлое не казалось невозвратимым, а было естественной составной частью настоящего. Именно эта естественность и чарующая человечность и простота жизни так и пленили меня потом, много лет спустя в КНДР…
… Наш январь пах мандаринами и печеной картошкой из печки, февраль – колючим снегом, который ветер бросал тебе в лицо, март- подтаявшей землей и капелью с крыш, апрель- землей уже подсыхающей и первыми лопающимися почками, май- майским цветом фруктовых деревьев, сирени и черемухи, июнь- свежей травой, июль- знойной раскаленной землей и прогретой на солнце речкой, август- спелыми яблоками и утренней холодной росой и туманами, сентябрь – свежевыкрашенными полами и стенами школ, новыми учебниками и ранцами и падающими с деревьев разноцветными листьями, октябрь- кострами, на которых эти листья сжигали, ноябрь – печным дымом и дождем, декабрь – самый волшебный месяц в году- новогодней елкой…
Больше всего я любила ездить с мамой и с Петровичем на машине по нашей нечерноземной глубинке поздней весной. Когда вечерами еще бывало холодно, когда все вокруг бушевало цветом, а листья на деревьях и трава еще были сочными и нежными. А на полях только начинал прорастать картофель. В такие длинные, светлые дни казалось, что вся жизнь у тебя еще впереди – как предстоящее лето. Я смотрела из окна «Москвича» на всю эту тихую, безмерную ширь и даль, и в душе у меня звучало:
«Ты, Россия моя,
Золотые края,
Ты, Россия, родная, заветная,
За твою широту,
За твою красоту
Я люблю тебя, Родина светлая!»
Но это была советская Россия- не Россия олигархов и Пугачевой с Галкиным.Вернее, Пугачева в ней была, но не такая вульгарная. Цензура эту ее вульгарность ограничивала.
Моим первым разочарованием в ней стал фильм «Женщина, которая поет»: в рецензиях писали, что это фильм «о труде певицы», а все, что в нем было показано, были какие-то бабские «разборки» в сфере личной жизни. Помню, как глубоко я была этим фильмом оскорблена. За кого она принимает нас, ее поклонников, чтобы подсовывать нам такую чушь на постном масле? Мне было страшно досадно, что такой мощный музыкальный талант, не поддерживается, как оказалось, настолько же мощным интеллектом. А ведь в человеке же все должно быть прекрасно! После этого я Пугачеву слушать перестала и в силу юной своей категоричности долгое время даже демонстративно выходила из дома всякий раз, когда она начинала петь по телевизору. Так что я достаточно много времени проводила на свежем воздухе; спасибо, Алла Борисовна!…
… Куликово поле оказалось почти нетронутым временем. Такое впечатление оно, по крайней мере, производило. Правда, я долго искала дубраву, в которой когда-то прятался мой любимый засадный полк, но так и не нашла.
В таких местах просыпается гордость за свою историю. И, если честно, мне была непонятна реакция нашей институтской монголки Мунхзул, обидевшейся на меня, когда я, не думая, подарила ей открытку с видом этого самого нашего поля: разве в данном случае это мы были захватчиками, которых наконец-то побили на чужой для них земле? На что же здесь обижаться? Но Мунхзул обиделась и использовала эту мою открытку в качестве подствки для чайника…
… Я часто представляла себе ту дубраву, в которой скрывался засадный полк – похожей на лесок возле нашего городского кинотеатра «Искра». И представляла себе, как я сама стою там: вижу, как недруг одолевает моих собратьев, и кусаю себе губы, чтобы не вмешаться в битву раньше времени… Я так живо представляла это себе, что часто с головой уходила в такие мечты. Даже на уроках. Мне очень хотелось оказаться на месте тех воинов. И вот теперь я, кажется, наконец-то оказалась в засадном полку…
Почти весь следующий день я проспала – набиралась сил после бессонной ночи и перед тем, что нам предстояло.. После того, как с утра собрала чемодан с самыми необходимыми своими вещами и отдала его Любеншке. Когда она увезла его, с фотографиями моих ребят и Ри Рана, мне начало казаться, что у меня отрезали кусочек сердца. Ведь, что бы ни случилось, теперь я даже не смогу в трудный момент посмотреть еще раз на эти такие дорогие мне лица…Я чувствовала себя совершенно опустошенной. И сон мой был тревожный, прерывистый. Я просыпалась – и сама заставляла себя снова заснуть.
А вот Ойшин так почти и не спал: уже утром он ушел куда-то, и его не было весь день. Вернулся он только к вечеру: довольный, но в разговоры особенно не вдавался. Сказал только, что с транспортом у него все улажено…
