Знаете что? А заткните-ка вы фонтан, господа!
Краем уха я слышала, что Америка хотела было воспользоваться нашей операцией «Брион» в качестве предлога для нападения на Венесуэлу, но не смогла этого сделать: добытые нами документы о сорванных нами ее планах, доставленные в Каракас Луисом и Сэмом были слишком быстро обнародованы перед всем миром. Поднялся международный скандал. На Кюрасао известия о том, что планировалась бомбардировка жилых кварталов, выражаясь словами горе-полковника, «ради свободы и демократии» вызвали взрыв народного негодования. Премьер был вынужден подать в отставку. Не по дням, а по часам начало рости число сторонников независимости от Нидерландов. Жители Кюрасао поняли главное: приходит время, и ты осознаешь, что как бы ты ни опасался материальных трудностей независимости, она – это единственная возможность жизни с человеческим достоинством. В браке, основанном на подчинении одного из супругов другому и на унижении и издевательствах развод – это освобождение, даже если супруг «содержал» тебя и уверял, что без него ты погибнешь.
В одночасье изменилась политическая обстановка в регионе. Даже арубанцы начали требовать вывода со своей территории американских военных. В Колумбии дело тоже шло к перемене власти. Операция «Брион» помогла открыть глаза многим колумбийцам на то, что на деле представляет из себя американский план «Колумбия», и к чему может привести курс крайне правого колумбийского правительства, если довести его до его логического заключения.
Но изменилась ситуация не только в Латинской Америке. По всему миру, в тех странах, где размещались американские и прочие натовские военные базы, прокатилась мощная волна протестов местного населения, требующего их закрытия и выдворения американских вояк восвояси. Лозунг «Янки, убирайтесь домой!» обрел новую жизнь. Он стал настолько же популярным, как бросание ботинок в знак протеста – после героического поступка иракского журналиста в Багдаде. И одни из самых мощных антиамериканских выступлений прокатились по Южной Корее…. Движение за воссоединение Кореи обрело второе дыхание.
Признаюсь, когда я услышала обо всем этом от товарища Орландо, у меня перехватило дыхание. Мы с Ойшином переглянулись и не сговариваясь, крепко пожали друг другу руки. Было трудно поверить, что мы, двое вполне обыкновенных людей и наши такие же вполне обыкновенные, вполне земные товарищи на Кюрасао смогли своими действиями вызвать такой подобный политическому землетрясению резонанс. Я и гордилась этим, и по-прежнему все-таки не могла до конца представить себе, что все это происходит на самом деле. Даже когда зажмуривалась. Но я напоминала себе, что я почти 20 лет не могла поверить и в то,что случилось с Советским Союзом… И поверить в добрую новость после стольких лет, наполненных отчаянием и унынием было, поверьте мне, гораздо приятнее!
После этого изменилось и то, что я чувствовала в отношении Ирландии и моих товарищей- республиканцев. Интересно,что думают они сейчас о происходящем? Знает ли или хотя бы догадывается Финтан, что мы с Ойшином пошли по стопам его и его товарищей?…
– Вот, а ты еще не верила, что у нас остались настоящие революционеры!- подтрунивал надо мной Ойшин.
– И не говори… Думала, поживу еще немного в вашей Мракобесии – и еще начну верить, что Дин Рид действительно с отчаяния покончил жизнь самоубийством!
– А это кто?
Я мысленно хваталась за голову – как же это можно не знать, кто такой Дин Рид?! – и начинала рассказывать Ойшину его историю…
Так и проходили наши дни…
По словам товарища Орландо, на Кюрасао все было в порядке. Никто из наших товарищей арестован не был, хотя работу им пришлось на время свернуть. Тырунеш долго расспрашивали обо мне и о том, при каких обстоятельствах она приняла меня на работу, но для нее все обошлось, в том числе, возможно, и благодаря связям ее мужа. При пожаре жертв на базе не было: помогла еще и рождественская дискотека, на которой было большинство личного состава в тот вечер. Даже полковник Ветерхолт, и тот только наглотался дыму. За компанию еще с парой военнослужащих. Правда, вот у него были настоящие неприятности: его с позором уволили из вооруженных сил и более или менее сделали козлом отпущения во всей этой истории, и ему грозил трибунал. Но в Голландии нет смертной казни…
Полковник, как это ни странно, все равно упорно отказывался говорить обо мне и уверял свое начальство, что его в тот вечер попутал бес привести с собой на базу одну из местных доминикан… Почему, не знаю: может быть, ему было стыдно, что он оказался настолько наивным, а может быть, он действительно испытывал ко мне какие-то чувства.
Официальная версия на тот момент заключалась в том, что во взрыве на базе были замешаны Луис, Сэм и Ойшин (правда, его настоящая личность оставалась неустановленной), а «Саския» была ничего не подозревающей жертвой его обмана, брак с которой он использовал в своих корыстных «террористических» целях. Но я хорошо понимала, что рано или поздно моя роль во всем этом тоже будет установлена. Я не особенно переживала по этому поводу и старалась не думать о возможных последствиях для себя лично. Да и какой смысл думать об этом теперь, тем более, что выбора у нас не было?
А «Эсперанса» давно уже бороздила Атлантику. Пару раз нас останавливали патрули, причем, по иронии судьбы, британские. Британия, видимо, по-прежнему считала себя вправе бороздить моря и океаны за тысячи миль от своих собственных берегов с таким видом, словно ей принадлежит богом данное право контролирования всего земного шара. Горбатого могила исправит…
С документами у товарища Орландо все было в порядке, а наркотиков на борту, естественно, не было и в помине. Мы числились у него членами команды, канадцами, причем я – коком. Я исправно гремела кастрюлями в камбузе, пока шел осмотр яхты.
Я была единственной, кто заметил, как Ойшин весь сжимается при звуке английского акцента – и быстро опрокинула на пол кастрюлю с супом, чтобы попросить его выдраить пол шваброй и как-то его отвлечь. С облегчением я увидела, что это помогло: он втянулся в это занятие и перестал прислушиваться к нашим непрошеным гостям.
– Ну как там, принца Вильяма на борту не видно? А может, он, бедняжка, слег от морской болезни? – иронизировала я потихоньку, пока они осматривали «Эсперансу»: дело было в штормовую погоду, и сами «Джоны Були», видно, не могли дождаться, когда же им можно будет вернуться в свои теплые каюты.
Что ж, нам это было только на руку…
От товарища Орландо я поняла, что Ойшин намеревается вернуться в Ирландию. Меня это не удивило; скорее удивило бы, если бы он собирался куда-то еще. Зато Ойшина очень удивило, когда он узнал – от того же товарища Орландо!- куда направляюсь я.
– Так ты это всерьез!- воскликнул он.
– Конечно, всерьез. А ты как думал?
– Ты все еще собираешься замуж за своего корейца?
Если честно, то мне больно было об этом даже думать. А уж чтобы обсуждать подобные вещи с Ойшином…
– Ойшин, слушай, не надо об этом, а? Хватит уже и того, что произошло…
– А я-то думал… Чего тебе в Ирландии не хватает?
– Ойшин, прежде всего, мои дети в Корее, и я…
– Ну, так заберешь их оттуда – и приезжайте ко мне в Дублин!
Он даже не мог себе и представить, какую тоску нагоняло на меня мысленное сравнение Дублина с Пхеньяном…
Больше о Корее мы с Ойшином не говорили. Но взять и вот так просто забыть Ри Рана я не смогла бы – даже если бы я того захотела. Даже в том случае, если он теперь и не захочет со мной разговаривать… Мысленно я готовила себя именно к такому финалу.
Это в сказках все кончается тем, что «стали они жить-поживать и добра наживать». Но жизнь – не сказка. И только Ри Ран помог мне наконец поверить, что мы рождены, чтоб сказку сделать былью…
…– Совьетика, – сказал мне как-то утром в кают-компании товарищ Орландо, и я заметила вдруг, каким серьезным было его осунувшееся лицо. – Обстоятельства изменились. На сегодняшний день они складываются так, что тебе, скорее всего, придется взять своего ирландского товарища с собой.
