сдавливал. Наверное, я не замечал этого, потому что дышать он мне пока не мешал. Когда я лёг, Гхажш придвинулся, и я почувствовал, как между кожей и ошейником протискивается сталь кугхри. Стукнул по обуху клинка камень, в ушах слегка зазвенело, и ошейник распался.
– Держи, – Гхажш протянул мне кусок цепи. – Вот так это можно было сделать.
– Так просто, – удивился я.
– А чего тут трудного, – в свою очередь удивился Гхажш, – смотри, – и показал мне клинок.
Я посмотрел и ничего не понял.
– Внимательно смотри, – и Гхажш провёл пальцем по гладкому, без единой щербинки, лезвию. Я начал понимать. – Этим самым клинком ты бородатого почти пополам развалил. А он в броне был. Для кугхри эта деревенская цепь, что верёвка. Он железо бородатых рубит. Для таких дел и скован. Понятно? Что дальше было?
Я рассказал. Когда я говорил о похоронах на болоте, Гхажш одобрительно кивал, и мне стало приятно, оттого что мой поступок, действительно, оказался для кого-то важным. Потом я добрался до встречи с энтом, и вот уж тут Гхажш начал требовать от меня подробностей не хуже самого энта. Особенно о том, что энт говорил о людях Рохана. Он заставил меня повторить речи Скородума едва ли не дословно.
За этими разговорами, перемежаемыми глотками энтового питья, незаметно прошёл день. Пора было устраиваться спать. В валунах решили не ложиться. После многодневного лежания Гхажша там изрядно воняло. Расположились под каким-то деревом. Буургха Гхажша тоже вонял, и его сначала замочили в ручье, а потом растянули между двух молодых деревцев для проветривания и просушки. К счастью, буургха Урагха был достаточно велик, и мы могли, завернувшись, спать в нём вдвоём, надо было только поплотнее прижаться друг к другу, чтобы не терять тепло. Ночи в горах холодные.
– Никогда не думал, что придётся спать в обнимку с орком, – пошутил я, прижимаясь к нему, но Гхажш моей шутки не принял.
– Сам ты, орк, – обиделся он. – Это братец у меня орк. А мы урр-уу-гхай. Мы солнца не боимся.
– А Хальму говорил, что орк, – заметил я.
– Всё-то ты слышишь, – буркнул Гхажш. – Это я его на вшивость проверял. Надо ж мне было понять, как он к нам относится.
– Тогда объясни, чем орки от вас отличаются. И почему у тебя брат орк, если ты урукхай.
– Не урукхай, а урр-уу-гхай, – раздельно произнёс Гхажш. – Удивляюсь я на тебя. Ты ночью ещё мог копыта отбросить. А теперь такие вопросы задаёшь. Как я тебе в двух словах всё объясню? Спи. Утром расскажу.
Он зевнул, закрыл глаза и уснул. Я позавидовал его умению засыпать так быстро, прикрыл веки и тоже уснул.
Снилось мне что-то хорошее, спокойное. Такой приятный был сон, что смотрел бы и смотрел, не просыпаясь. Да вот только урр-уу-гхай имеют привычку просыпаться за час до рассвета. В Хоббитоне тоже обычно не залёживаются, но у нас встают всё же вместе с солнцем, а не раньше него. Когда Гхажш выбрался из буургха и ухромал к ручью, я попытался поспать ещё немного. Но по окрестностям разносилось такое жизнерадостное уханье, такой лихой посвист, что спать стало совершенно невозможно. В конце своего умывания Гхажш ещё и спел. Позже узнал, что это «Песня хмельной ватаги», и её завершающие слова: «Радуйтесь воле, бродяги!», Гхажш проорал мне прямо в ухо.
Я сел, вытряхнул из головы остатки сна и поругал его: «То огня не велишь зажигать, боишься, что увидят. То орёшь – горы вздрагивают». Гхажш улыбнулся, так что стали видны коренные зубы, схватил меня и подбросил в воздух. Он немного не рассчитал, потому что, ловя меня, едва не выпустил из рук и упал, так что я оказался сверху.
– Какой-то ты тяжёлый, – заметил он, выбираясь из-под меня. – Вроде раньше легче был. А кричу, потому что радуюсь. Я же уже мёртвый был! А теперь очень даже живой!
Мог бы и не говорить. Это я и без его слов видел.
– А звук не свет, – продолжал он, – здесь такое эхо, что поди разберись, откуда он идёт. Да и нет тут никого на две лиги вокруг. Одни звери.
– Ты-то откуда знаешь?
– Чую. Я в шагхратах четвёртый год. Знаешь, какой нюх чувствительный становится за это время? За пять лиг беду чует. Точно тебе говорю, кроме нас никого за две лиги нет.
– Шагхрат, это что?
– Не что, а кто. Шагхрат – это «огненная крыса». Водятся такие в Чёрной пустыне, за Великой рекой. Вроде тушканчика, только саблезубые. И горячие, как огонь, обжечься можно.
– Но ты же не крыса.
– Ну да. Я вроде крысы. Везде лазаю, вынюхиваю. Краду чего надо. Тебя вот украл.
– Так ты лазутчик. Я думал, ты воин. Урагх, по-вашему?
– Да. А если много воинов, то – «уруугх». Был раньше. Пока шагхратом не стал. Если по вашему говорить, то можно сказать и «лазутчик». Только шагхрат – это не просто лазутчик. Огненные крысы, они, знаешь, какие? Ты ей палец протяни, она руку по локоть отгрызёт. Узнать, уговорить, украсть, убить. Вот такая моя работа.
– А меня зачем украл? Вон, в какую даль утащили. Как теперь домой добираться…
– Я тебе скажу, – Гхажш смущённо почесал затылок, – только ты смеяться будешь.
– Чего уж тут смешного? – Я даже возмутился. – Тюкнули чем-то по голове, даже штаны не дали надеть. Утащили в несусветную даль. Я столько страху с вами натерпелся. Над чем мне тут смеяться?
– Хорошо, – Гхажш пожал плечами, – как хочешь. Нам взломщик нужен.
– Чего?.. – прошептал я растерянно. Мне подумалось, что ослышался.
– Чего слышал, – снова пожал плечами Гхажш. – Взломщик.
Глава 18
Вечером того же дня, когда мы с Гхажшем устраивались на ночлег, я в который раз прислушался к себе. Вдруг да возопит кто-нибудь внутри. Вдруг внутренний голос скажет, что я не прав. Вдруг тело заноет от нехорошего предчувствия Ничего. Тело вполне отчётливо радовалось жизни. Внутренний голос помалкивал. А ведь сначала, ещё днём, когда я сказал Гхажшу, что согласен быть Взломщиком, кто-то внутри меня, робкий и несмелый, заныл, занудил одно и то же: «Да зачем? Отпускают – так уходи поскорей, пока не передумали. Не хоббитское это дело – взлом. И ради чего? Домой надо возвращаться». Только недолго он ныл. Кто-то другой, грубый и дерзкий, наверное, тот же, что на болоте приказал не привередничать голодному брюху, оборвал нытьё: «Цыц! Решено – значит, решено!» И в дальнейший путь я пустился уже Взломщиком, нанятым Шагхбуурзом народа урр-уу-гхай. Шагхбуурз – это, на Всеобщем, «община огня». Я, было, сказал «род», но Гхажш заявил, что в буурз входят зачастую и те, кто никогда в родстве не состоял, и если мне так уж нужен перевод, то пусть будет «община», хоть это и неточно, и неверно. Так и записали.
Да. Записали. Потому что я обычный, в смысле, обыкновенный хоббит. А обыкновенный хоббит не будет наниматься на работу без письменного договора. Тем более, на такую опасную работу. Тем более, к таким ненадёжным работодателям, как орки. Чтобы там Гхажш не говорил о своём урруугхайстве, я тогда не очень понимал различия. Бумаги или пергамента у нас, понятное дело, не было, поэтому для договора отполосовали очередной кусок моей дерюжной безрукавки. Одёжка сразу стала похожа на слюнявчик одного из моих малолетних братьев, но я не очень горевал. У меня же ещё была Урагхова волчанка.
Писали договор кровью. Не пугайтесь. И не ищите особенного, зловещего смысла. Чернил-то у нас тоже не было. И кровь была не моя, и не Гхажша. Она принадлежала одному зазевавшемуся ворону, которого я подбил камнем. Я, потому что Гхажшу, при всех его шагхратских навыках и умениях, так и не удалось ни подобраться к воронам, не спугнув их, ни, уж тем более, попасть в кого-нибудь из них.
По договору, я обязался открыть некую дверь, которая будет мне показана в своё время. А Шагхбуурз должен был обеспечить моё ежедневное пропитание, лечение при ранениях и болезни и защиту, вплоть до моего возвращения домой; а также уплатить вознаграждение в размере двух хоббитских пони и такого
