– Сейчас умоем руки и лица, – сказал он. – И, если хочешь, сполосни волосы и шею. Потом пойдём в гханака.
– Я бы, честно говоря, весь сполоснулся, – ответил я ему. – У меня этот песок всю кожу исцарапал.
– Не стоит злоупотреблять здешним гостеприимством, – покачал головой Гхажш. – Это пустыня, вода здесь – драгоценность. Если ты начнёшь здесь размываться, как дома, тебя могут неправильно понять. Истолковать как большое неуважение.
– Они что, совсем не моются? – удивился я и посмотрел на задумчивого, сидящего в полной неподвижности, словно истукан, орка.
– Почему? – пожал Гхажш плечами. – Моются. После рождения, после смерти, после большой битвы, если надо смыть с себя кровь, и перед зачатием ребёнка. В остальных случаях это считается излишней роскошью.
– Понятно, а попить-то можно?
– Сейчас не стоит. Только местные могут пить здешнюю воду просто так и ничем не заболеть. Я, когда был здесь первый раз, хлебнул сдуру прямо из ведра и потом месяц блевал с кровью.
– А что же мы тогда пить будем, если эту воду нельзя?
– В гханака есть запас воды, очищенной серебром, для странников. Там напьёмся. Колючки здешней заварим, жажду хорошо утоляет, и на вкус приятно. А когда пойдём дальше, тоже положим серебра в бурдюки с водой, потом будем добавлять шагху, и можно пить почти без опаски.
– Знаешь, после таких объяснений мне как-то и умываться расхотелось, – сказал я, глядя на мутную влагу, плескавшуюся в складном ведре.
– От умывания не умрёшь, – рассмеялся Гхажш. – Раз уж нам дали воду для этого, отказаться – тоже означало бы проявить неуважение. Наклонись, я тебе полью.
После меня Гхажш умылся сам, предупредив меня, чтобы я не выливал на него всю воду, а оставил чуть-чуть на донышке. Этот, совсем крохотный остаток, он выплеснул обратно в колодец, чем вызвал одобрительный кивок темнолицего орка.
Гханака отличалась от окружающих хижин только отсутствием каменной скамьи у входа. Я решил, что странникам по здешним обычаям не полагается сидеть вне дома.
И ещё в нашем новом приюте было очень пусто. В Сторожевой деревне огхров были хотя бы стол с лежанкой да печь, а здесь не было и этого. Путникам полагалось спать прямо на земле, завернувшись в буургха. Присутствовавшие в гханака двое странников так и делали.
Гхажш подошёл к одному, толкнул его носком башмака в бок и, когда спящий недовольно заворочался, спросил: «Чего щёки мнёте?»
– А чего нам ещё делать? – недовольно ответил проснувшийся, оказавшийся Гхаем. – Ты бы пробежался, как мы, тоже бы упал и дрых без просыпу. От самой реки бегом. За этим корноухим не угонишься, ему, что болото, что скалы, всё нипочём. Угхлуука прёт, барахло ваше и всё равно бежит, словно земли не касается. Даже следов за ним не остаётся. Хорошо, за воротами, когда до пустыни добрались, нас местные ребята встретили, разгрузили немного, а то бы не добежали, сдохли по дороге.
– Понятно, – Гхажш отошёл в угол и снял крышку с огромного, врытого в землю под горло, кувшина. – Вы давно здесь?
– Со вчерашнего вечера, – ответил Гхай, садясь и толкая в бок Огхра. – Просыпайся, недотёпа.
– Пей, – Гхажш подал мне черпак с прозрачной водой и снова повернулся к Гхаю. – Угхлуук где?
– Не знаю, – Гхай помотал головой. – Башка гудит, не выспался. Он ещё вечером ушёл куда-то, нам не сказал, до сих пор не возвращался.
Я принял от Гхажша воду и только с первым глотком понял, сколько же у меня во рту и горле пыли. Прополоскав рот, я огляделся, поискал, куда можно сплюнуть грязь, убедился, что некуда, и сплюнул прямо на земляной пол.
– Ты при местных так не сделай, – сказал Гхажш, забирая у меня черпак. Он тоже прополоскал рот, но, в отличие от меня, не сплюнул, а проглотил. – Здесь за неуважение к воде могут на кол посадить. Из колючки.
Он вернул мне черпак: «И когда есть будешь, не ломай лепёшку на несколько кусков, а отщипывай от неё маленькими кусочками и лепёшку клади только лицом вверх. Иначе тоже могут случиться неприятности. Ладно. Я пойду за Угхлууком, вы поешьте, напейтесь, как следует. Может быть, мы уже сегодня пойдём дальше».
– И кто меня дёрнул с вами пойти? – пробурчал Гхай, глядя, как закрылась за Гхажшем дверь. – Сидел бы сиднем на болоте, копчёную лягушатину ел. А теперь таскайся тут по пылюге этой. Вы откуда взялись? Мы Вас так скоро и не ждали.
– Тоже пробежались немного, – ответил я, вытащив из угла и расстилая свой буургха. – Чем тут кормят?
– Найдём чего-нибудь, – Гхай опять толкнул в бок Огхра, который, похоже, так и не проснулся. – Эй, железных дел умелец, ты жрать будешь?
– Всегда, – неожиданно и совсем не сонным голосом ответил Огхр. – Как можно больше. И пиво, пожалуйста.
– Ага, – Гхай скорчил недовольную мину и поднялся. – И затычку снизу, чтобы не вытекало.
– Здесь и пиво есть? – Я сбросил сапоги и развалился на буургха, взгромоздив ноги на мешок, чтобы скорей отдохнули.
– Нету, – Гхай пошёл к кувшину. – Слушай, Огхр, а чего это я должен всё делать? Ты вон даже глаза ленишься открыть.
– Ты у нас самый младший, – степенно разъяснил Огхр. – Меньше всех умеешь. Так что нам, старикам, невместно за тобой ухаживать. Лучше уж ты за нами.
– Развели тут стариковщину, – проворчал Гхай, доставая что-то из кувшина. – Может, за тебя ещё и пожевать? Или сам справишься?
– Справлюсь, – рассмеялся Огхр. – Не ворчи, не состарился ещё. Что у нас на завтрак?
– То же, что и на ужин. Давай, Чшаэм, поворачивайся на бок, почавкаем. Гхууруут, лепёшки и ещё кое- что.
Гхай положил рядом со мной полукруг большой лепёшки, поставил глиняную чашку без ручки, наполненную горкой коричневых шариков, похожих на козий помёт, и объёмистую баклагу.
– Это можно есть? – с сомнением спросил я, глядя на чашку с шариками.
– Можно, – ответил Гхай, усаживаясь обратно рядом с Огхром, и бросая себе в рот несколько таких же шариков. – Ты не гляди, что на вид, как козье дерьмо. Это сыр такой. Вкуса никакого, но сытный, наешься быстро. И из баклажечки запивай, запивай. Это получше здешней водички. Говорили тебе про неё?
– Говорили, – кивнул я и осторожно попробовал один шарик. Он, действительно, был совершенно пресный. – А в баклаге что?
– Да пей, не бойся, – Гхай глотнул из своей и передал её Огхру.
Я закусил пресный сырный шарик кусочком пахнущей тмином лепёшки и отхлебнул. Вкус был приятный, кисленький. «Это молоко прокисшее, – сказал Гхай, заставив меня поперхнуться. – Хорошая штука. Не знаю, как они его квасят, но в голову даёт. Мы с Огхром ещё вчера распробовали». Огхр только молча кивнул. Он предпочитал не тратить время на разговоры, а лишь размеренно бросал в рот сначала коричневый шарик, потом кусочек лепёшки, а потом запивал всё это хорошим глотком из баклаги.
– Здесь что? Коровы есть? – спросил я.
– Нету, – покачал Гхай головой. – Какие тут коровы, на здешних-то колючках. Я вчера местных спрашивал, что за молоко. Едва нашёл, кто на Общем говорит, они тут почти все только на Тёмном тараторят. Это у них скотина такая есть, вроде лошади, но с лапами вместо копыт и горбатая. Местные говорят, эта лошадь неделю не пить может.
– Ничего себе, – удивился я, подумав, что так, наверное, и выглядели лошади назгулов. – Это у нас вся еда? Или ещё есть?
– Что? Не наелся? – рассмеялся Гхай. – Мы тоже вчера вечером с разгону по чеплашке съели и ещё попросили. Нам дали, а оказалось, что уже больше не лезет. Ты лучше лепёшечку доешь и молочко допей и поймёшь, что сытый.
В слова его мне не поверилось: того, что хватает урруугхаю, хоббиту – только на один зуб, но совету я
