кивал и говорил что-то в ответ. Потом было всеобщее омовение. Мы смывали с себя кровь побеждённых. Мне дали возможность сделать это первым.
Всё это меня не занимало. Я думал о том, что рассказал корноухий гхама.
В себя я пришёл ближе к закату, когда увидел знакомого бактра, которого под уздцы привели к колодцу двое каких-то снаг. Снаги заставили бактра опуститься на колени и живот, а потом сняли с его спины серый свёрток буургха. Они положили его в пыль и осторожно развернули.
В свёртке лежало тело. Тело Угхлуука. Он был мёртв.
Глава 32
Угхлуука схоронили под утро следующего дня. Схоронили просто, без почестей, прощаний и слов. Так же обыденно, как убитых в бою снаг. Единственная почесть, которой удостоили его тело, – отдельная, не общая, могила. Тогда всё это показалось мне диким. Завернули костлявое тело старца в буургха, зарыли, утоптали землю над могилой и навалили сверху валун. Отойди от такой могилы на десять шагов и уже с трудом найдёшь её. Отойди на сто, и не найдёшь никогда. Мало ли в пустыне разбросано камней. И кто скажет, сколько могил спрятано под этими камнями. Но «только живые нуждаются в сострадании». Урр-уу- гхай не плачут по мёртвым. Разве что иногда, наедине с собой. О мёртвых они просто помнят.
– Мне нельзя было уходить от него так далеко и так надолго, – сказал эльф.
– Что теперь об этом говорить, – отозвался Гхажш. – Он это знал не хуже тебя. Если он решил, что прожил достаточно, то незачем теперь думать об этом. Прости, азогх. Ты опять оказался прав. Благодарю тебя за этот урок.
– Куда ты теперь пойдёшь, Лингол? – обратился он к эльфу.
– Не знаю, – эльф поправил перевязь меча. – Если мне нельзя с вами, то, наверное, на запад. В Серую Гавань. Кэрдан Корабел когда-то дал клятву, что он будет последним Перворождённым, покинувшим Средиземье. На его кораблях найдётся для меня местечко.
– Тебе незачем идти с нами. Это наше дело. Только наше.
– По обычаю гхама должен быть убит, если погибнет тот, кому он принадлежал. Ты, действительно, меня отпускаешь? – эльф посмотрел на Гхажша, и в его голосе мне почудилось что-то странное.
– А ты готов встретить смерть, Перворождённый? – Гхажш усмехнулся и посмотрел на эльфа.
Прямо в глаза. Они постояли так немного, а потом корноухий отвёл взгляд.
– Нет, – сказал он, стараясь унять дрожь в голосе. – Не готов. Раньше я точно знал, что если мне случится умереть, то я попаду в чертоги Мандоса. Я это чувствовал всем своим естеством. А теперь я не знаю. Что-то изменилось в мире. Теперь я могу только верить.
– Мы все можем только верить, – вздохнул Гхажш. – Только верить…
Движения шагхрата я не увидел. То есть увидел, но в самом конце, когда тёмная сталь кугхри уже полоснула по горлу корноухого. Эльф качнулся и посерел лицом, голова его запрокинулась, а на шее появилась тонюсенькая алая полоска, сразу засочившаяся мелкими каплями. Я представил, как, глупо хлопая глазами, будет катиться в пыли голова корноухого гхамы, и не ощутил в себе жалости.
– По обычаю, – произнёс Гхажш, глядя на эльфа, – кровь гхамы должна быть пролита на могиле того, кому он принадлежал. Кровь пролита. Твоё рабство кончилось, Лингол. Прощай.
– Я мог бы принести вам пользу, – сказал эльф. – Кто знает, что ждёт вас в подземельях Барад- Дура.
– Что бы нас там не ждало, – холодно ответил Гхажш, – ты не сложишь об этом песен. Это наше дело. Только наше. Я сказал.
И эльф ушёл.
Мы постояли и помолчали ещё немного, а потом ушли тоже. Остался только камень и капли крови на нём…
– Зачем ты убил корноухого? – спросил я Гхажша, когда мы отошли уже достаточно далеко.
– А ты понял, что я его убил? – спросил он вместо ответа.
– Понял, раз спрашиваю.
– Тебе его жаль?
– Нет. Но я хочу лучше понимать тебя.
– Наверное, я не смог его простить. Его народ. Угхлуук мог. Поэтому он и мог с ним справляться. Мне для этого не хватает ни мудрости, ни силы. На несколько дней меня бы хватило, но что значат эти несколько дней… К тому же он даже не понял, что его убили. Он столько лет прожил с нами и так ничего и не понял. Он доберётся до Серой Гавани, уплывёт на Заокраинный Запад, и так и не узнает, что его жизнь осталась здесь.
– Лучше бы ты его, действительно, зарезал, – сказал я. – Это было бы честнее, чем вот так изобразить прощение и не простить.
– Ты изменился, – вздохнул Гхажш. – Ты очень изменился за это лето.
– А ты? – спросил я. – Ты остался прежним?
– Нет, – снова вздохнул он. – Я изменился тоже. Теперь я знаю, что жизнь ещё не рождённых детей важнее мёртвого знания и даже наших жизней. Что нельзя походить на того, кого считаешь врагом. И ещё что-то, чему я не подберу названия, но я это знаю.
– Чего Вы слезы льёте? – вмешался в наш разговор Гхай. – Нашли кого оплакивать. Да его сразу надо было кончить, как только азогха мёртвым принесли. Не может быть раба с оружием. Согласившийся быть рабом, не может быть свободным. Тем более остроухий. Он бы нас придушил всех в пустыне. Или перессорил.
– Заткнись, – посоветовал ему Гхажш. – Мелешь, чего сам не понимаешь.
– Ну да, – скривился Гхай. – Вы у нас оба умные. Мудрите чего-то. Разговоры рассуждаете. Ты вон лучше у Чшаэма спроси, о чём он с корноухим разговаривал.
– Ты с ним говорил? – спросил меня Гхажш.
– Да, – кивнул я. – После боя.
– И что он тебе сказал?
– Что орки – дети эльфов.
– Понятно… – протянул Гхажш. – «Наши дети, наши измученные дети». Слышали мы эту песню не один раз. А ещё что?
– Про Кольцо рассказывал. Помнишь, ты говорил, что читал…
– Та-а-а-к, – Гхажш остановился сам и остановил меня. – Ну-ка посмотри на меня.
Лицо у него сделалось жёстким.
– В глаза посмотри. Про народ Хранителей он тебе говорил? Про то, что Кольцо должно было попасть в Гондор?
– Он много о чём говорил, – ответил я. – Об этом тоже. Мне так противно сделалось, что я сам был готов его убить.
– Ты? – Изумился Гхажш. – Почему?
– Почему, почему! – разозлился я. – А тебе бы сказали, что твой народ – это чья-то безмозглая игрушка? Вешалка для их проклятых Колец. У нас об этом легенды рассказывают, книгу написали, а оказывается, это всё ложь. Обман для легковерных дураков.
– Ясно, – кивнул Гхажш. – Я вижу, дерьма он тебе в оба уха залил. Под самую крышку. То-то я смотрю, что ты не в себе, и никак не пойму, что у тебя там, в глазах, плещется. Выбрось это всё из головы.
– Как это? – не понял я. – Что выбросить?
– А всё, что он тебе рассказал. Выбрось. Забудь. Морок это.
– Морок? – снова не понял я. – Как это, морок?
– А вот так. Морок. Луук. Чары остроухих.
– Чары? Да он не колдовал вовсе. Мы поговорили только.
– Вот именно. Поговорили. Это и есть чары. Зачаровал он тебя. Заморочил. Надо было ему всё-таки, действительно, башку снести. Сразу же. Чтобы не заражал других рабством. Запомни, чушь всё это, что он
