Развертывающееся значение

можем ссылаться на мысли, являющиеся подразумеваемыми. Слово «подразумеваемый» (implicit) имеет одинаковый корень со словом «скрытый» (implicate), а это предполагает, что данная мысль может каким-то образом содержать другие мысли, помимо тех, что выражает; то есть, она свертывает. Это подразумеваемое может в некоторых случаях быть эквивалентом ограничения или интерференции, если оно подчиняется правилам логики. Но это лишь особый случай подразумеваемого, когда его дорожка регулярна. Подразумеваемые могут производить весьма регулярные дорожки или, наоборот, очень нерегулярные — так, что могут получаться скачки мысли и так далее. Поэтому подразумеваемое обладает более широким спектром значений — от простой ассоциации до ощущения, что одно с другим связано, и до молчаливого, невысказанного убеждения, поддерживающего мысль, которая подразумевается. Все это может расцениваться как свернутое в рассматриваемой мысли и способное возникнуть из нее посредством развертывания.

Здесь я мог бы добавить, что язык, сущностно необходимый для передачи мысли и ее точного определения, тоже может рассматриваться как скрытый порядок. В конце концов, слово — лишь знак или символ, очень мало что значащий сам по себе. Более важно его значение. Говоря в общем, оно определяется только гораздо более крупным, всеобъемлющим контекстом. Например, на значение данного слова могут влиять другие наборы слов, расположенных не только близко от него, но и довольно далеко, а это предполагает, что значение каждого слова и, на самом деле, каждой комбинации слов, как, например, предложения или абзаца, в конечном итоге развертывается в целое содержание, которое и передается. Такое понятие еще сильнее предполагается тем фактом, что часто можно почувствовать, как целая последовательность слов, кажется, вытекает из одиночного мгновенного намерения без необходимости сознательного выбора их порядка — в сущности, как будто их развернули из чего-то, что уже было заложено в этом намерении.

Вот еще один интересный пример. Дело в том, что мы можем, совершенно не копаясь в памяти, почувствовать, общеупотребительно слово в языке или нет. Так, отглагольные cущecтвитeльныe, например, alternation (чередование), обычно имеют общеупотребительные глаголы, соотносящиеся с ними, вроде to alternate. Но мы немедленно ошущаем, что в определенных случаях этого не происходит. Например, alteration (переделка) не имеет такой соотнесенной формы — to alterate. Не нужно рыться в памяти, чтобы это установить. Значит, это предполагает, что некоторые черты этого языка так и свернуты в целом, хотя это не обязательно объясняет их все.

Непосрепственная доступность этого знания, следовательно, предполагает, что вы можете мыслить о всеобщности данного языка как неделимого целого, из которого развертываются все различные слова и их потенциальные значения. Следовательно, можно с уверенностью предполагать, что мысль и язык образуют скрытый порядок. Но они, к тому же свертывают в себе чувства, и, наоборот, чувства свертывают мысль. Язык, как видите, скрыт в чувствах, мыслях и словах. Мысль об опасности развертывается в чувство страха, которое развертывается в слова, передающие это чувство, ведущие к дальнейшим мыслям, и вы можете видеть все это взаимное свертывание.

Мысли и чувства также свертывают в себя намерения. Те оттачиваются до определенното желания и намерения сделать что-то. Намерение, желание и стремление развертываются в большее количество действия, которое, при необходимости, будет включать себя больше мысли. Поэтому все аспекты разума являют себя как свертывающие друг друга и трансформирующиеся друг в друга посредством свертырания и развертывания. Следовательно, у нас получается взгляд, при котором разум не расценивается как дуалистически или множестренно разломленный на независимо существующие функции или элементы, такие как мысль и чувство, поскольку в свертывании каждый аспект связан с другими внутренне, а не внешне.

Если вы внимательны, то заметите довольно много других вещей, указывающих на это свертывание. Мне бы хотелось предложить вам обратиться к слушанию музыки. Ваше внимание показывает, что пока играется любая данная нота, несколько предыдущих нот все еще присутствуют в вашем осознании как нечто вроде немедленного отзвука эха или реверберации. Это следует отличать от памяти, которая припоминает или восстанавливает что-то из более постоянного хранилища. Вспоминание нот через минуту времени не воспринимается как музыка, и большая часть музыки в таком случае теряется. Ноты каким-то образом должны быть представлены вместе. Можно ощущать, что каждая нота, когда она начинает гаснуть и превращаться в уменьшающуюся последовательность отзвуков эха, каким-то образом cвepтывaeтcя в различные аспекты сознания, включая эмоции, разного рода ассоциации, импульсы к движению и так далее. Я здесь предполагаю, что это может рассматриваться как некий скрытый порядок. Иными словами, можно ощущать со-присутствие отзвуков эха и иные производные нескольких нот в разных степенях свернутости. Это сходно со структурой свертывания в голографии многих волн в одну. Суть здесь в том, что одновременное со-присутствие нескольких нот и, возможно, в некотором смысле даже весьма отдаленных — ведет свое происхождение от ощущения текущего движения темы, которое вместе с сохранением ее сущностной идентичности объясняет, почему ноты, следующие друг за другом, только через длительные интервалы в общем и целом не передают ни ощущения текущего движения, ни сохраняют идентичность темы.

Вот еще один пример, приведенных Майклом Полани, — езда на велосипеде. Для того, чтобы устойчиво удерживать вертикальное положение, нужно сворачивать в ту сторону, куда падаете. Полани указал, что простой, расчет, основанный на законах физики, показывает, что если на велосипеде ехать правильно, его угол наклона и угол, на который поворачивается колесо, передаются определенной формулой. Но, конечно же, любые попытки следовать этой формуле помешают в действительности ездить на велосипеде. Ключевое значение имеет то, что получающееся общее движение, приблизительно воплощающее эту формулу, является результатом совершенно иного уровня деятельности, вовлекающей в себя мышцы, нервы и мозг. Она крайне сложна и тонка, и очевидно, что невозможно описать ее никаким явным способом. Полани назвал это «невысказанным знанием» — в отличие от знания явного. Мне бы хотелось предположить, что это может расцениваться как некий скрытый порядок, развертывающийся в явный порядок движения велосипеда, как оно описывается формулой. Закон явного порядка, следовательно, проявляется как абстракция того, что в действительности есть определенная черта более обширного скрытого порядка.

Очевидно, что этот вид невысказанного знания весьма важен в каждой фазе жизни. Фактически, без этого невысказанного знания обычное знание не имело бы значения. Фактически, когда мы говорим, большая часть значения скрыта или невысказана. Как и действие, вытекающее из этого, скрыто или невысказано. Фактически, даже для того, чтобы говорить или думать — хотя мышление может быть явным, поскольку формирует образы, — действительная деятельность мышления должна быть невысказанной. Вы не можете сказать, как вы это делаете. Если вы хотите пройтись по комнате, вы не можете сказать, как это получается, правильно? Оно развертывается невысказанно.

На основании всего этого я бы, следовательно, предложил для будущего обсуждения понятие о том, что и разум, и материя находятся, в конечном итоге, в скрытых порядках, и что во всех случаях явные порядки проявляются как относительно автономные, раздельные и независимые объекты, сущность и формы, развертывающиеся из скрытых порядков. Это означает, что открывается путь для мировоззрения, в котором разум и материя могут быть последовательно связаны друг с другом безо всякой редукционистской позиции.

Здесь мы скажем, что как разум, так и материя обладают реальностью, или, возможно, что они оба возникают из некой более великой общей почвы или же, возможно, что они, на самом деле, не сильно друг от друга отличаются. Возможно, они сплетаются воедино. Основная мысль, однако, вот в чем: поскольку между собой они имеют общий скрытый порядок, то между ними можно установить рационально постижимые отношения. Таким образом, мы можем оставить открытой возможность признания различий, которые могут быть найдены между ментальной и материальной сторонами, не впадая в дуализм.

Этот вопрос — о соотношении разума и материи — долго озадачивал тех, кто серьезно погружался в него. Декарт дал особенно ясную и четкую формулировку трудностей. Он считал материю протяженной субстанцией — то есть, существующей распределенной в пространстве в форме отдельных объектов. О разуме он говорил в терминах мыслящей субстанции, которая не отдельна и не протяженна, — то есть, мысли о четких объектах сами по себе не распределены. Видите, мы можем производить ясные и четкие