меня из двенадцати подчинённых – осталось двое…
Я робко посмотрел на выживших в безумной передряге бойцов: каски набекрень, кирзачи рваные, некогда камуфлированные свитера стали чёрными и изодранными в локтях. Бронежилеты кривые, помятые, с мелкими пробоинами.
Бойцы сидели неподвижно, с усталыми, а потому беспристрастными, пустыми, отрешёнными лицами.
– … и я решил пожертвовать танкистом, ради спасения жизни моих двоих. По-другому я сделать не мог, – сам перед собой оправдывался лейтенант, – снайпер положил бы всех. Я сделал, что мог сделать, но пацанам своим не разрешил ползти за танкистом. Они плакали, говорили 'лучше умрём, но смотреть на это больше не можем'. Но я не дал им возможности пойти за раненым… Снайпер, по одному, снял бы всех. Он притих, падла, притаился, ждал нас, я знаю, ждал, дав нам сойти с ума от стонов танкиста. Но мы сидели тихо, мы не показывались. А он, видимо решив, что мы ушли, добил танкиста и исчез. Ушёл живым, падла… Но мы с ним ещё встретимся… Я сам найду его, лично…
– Он снёс ему голову… Тому танкисту, сука снёс голову… разлетелось всё… всё… – безликим, почти равнодушным голосом выдавил из себя один из бойцов. – Он внутри у нас лежит… его тело… без головы… лежит…
Я смотрел то на останки несчастных танкистов, то на седого лейтенанта, то на его бойцов. Глаза мои наполнились слезами, в горле образовался ком, ладони вспотели, пальцы ног свела судорога. Стало неловко оттого, что мы тут спокойно сидим с колбасой и тушёнкой, а летёха уже стал седым, а два танкиста превратились в маленькие нелепые обугленные фигурки, а их третий…
– Мужики, есть хотите? – я не нашёл других подходящих слов.
– Чего? – на моё счастье, лейтенант не расслышал моего глупого вопроса. – Не знаете где их оставить, да? Не в курсе, где госпиталь?
– Не знаем, мы сами заблудились, это не наша территория. Но думаю самарцы, вы сейчас мимо них проедете, они вот, в этих пятиэтажках через дорогу, – указал на соседей Сосед, – должны знать про госпиталь. Если он здесь имеется, Самара вам покажет. Это их квартал.
– Спасибо! Счастливо… – БТР резко взял с места, и бойцы вновь чуть не попадали с брони.
– Не нарвитесь на духов! – Сосед помахал отъезжающим рукой. – Удачи вам, мужики! Удачи! Держитесь!
Я даже не попрощался с бойцами и не посмотрел им вслед. Я не замечал ничего и никого вокруг. Я стал одиноким. Злым, одиноким волком. Волком, которым руководит месть. Волком, готовым убивать. Волком, которому нужна новая, свежая кровь. Я был на взводе. Я рвался в бой. В безумный, кровавый, с кишками наружу.
Я решительно встал и снял автомат с предохранителя. Щёлк! Патрон в патронник.
– Ты куда? – заглянул мне в глаза Сосед. – Э нет, так не пойдёт. Жопой чую, сейчас натворишь ты глупостей, и придётся мне тоже искать этот медгородок, чтоб тело твоё сдать. Усман, послушай меня. Иди, полежи. Ты долго не спал, мозги твои выкипели, глаза не видят ни фига, стресс у тебя, браток. Стресс. Ничего ты сделать не сможешь, и погибнешь напрасно. Давай, договоримся так: ты поспишь, отдохнёшь, наберёшься сил. И мы вместе пойдём и порвём этих грёбаных уродов на части. Я обещаю. Моё слово. Вместе вышибем говнюкам мозги. За наших погибших пацанов: и за 'десу', и за танкачей, и за морпех, и за 'махру'. Мы с тобой за всех отомстим. Но только потом. А сейчас иди, полежи. Полежи.
Сосед медленно забрал у меня автомат, поставил его на предохранитель, повесил себе на плечо:
– Иди, лезь, полежи, давай-давай, я подежурю.
Я, словно под гипнозом, последовал советам Соседа и выполнил все его просьбы. Я уснул.
Весь день провели с пацанами-самарцами.
С утреца к нам подошёл какой-то мужик: чистый, статный, атлетически сложенный, лет тридцати. Поздоровался, представился капитаном, заместителем начальника штаба самарских. Расспросил, откуда мы, и как оказались на его территории. Постоял, подумал, описал оперативную обстановку. Ровным, спокойным тоном объяснил, что живыми дойти до своих нам не светит. Предложил на время, 'раз уж вы здесь стоите', присоединиться к одному отделению, у которых не хватало двоих – их накануне убило. Обещал бесперебойное обеспечение водой, едой и боеприпасами. Дал пять минут на раздумье.
Пока капитан курил, мы с Соседом устроили тайное голосование. Особого выбора у нас не было, пришлось соглашаться. Согласились.
Знакомились с новыми сослуживцами с чувством вины за тех двух погибших. Я думал, что нас не примут, будут сторониться и игнорировать, может даже подставлять. Ничего подобного. Пацаны попались классные: добродушные, весёлые, не жадные. Поделились всем, что есть. Хорошие ребята, с такими и погибнуть не зазорно. Особенно мы сдружились с двумя друзьями – не разлей вода – рядовыми с погонялами Сапог и Виноград. Не знаю, почему их так назвали, но ребята – от души. Всё объяснили, расставили по полочкам, разжевали и помогли проглотить.
На боевые в этот день мы не ходили, работали на пункте временной дислокации. В работе, а мы укрепляли под огневые позиции окна квартир первого этажа, то, что потяжелее – Сапог с Виноградом охотно делали сами. Нам оставляли то, что полегче. Время пролетело незаметно, но результаты работы говорили сами за себя, потрудились мы на славу. На славу Отечеству.
Вечером появилось свободное время. Вчетвером сели кругом у нашего БМП. Кто курит – покурили, остальные, поёживаясь, подышали сигаретным дымом. Настроение не сказать, что отличное, но и не поганое, как было вчера вечером. За день никого из знакомых не убило – и уже хорошо.
Посидели, помечтали. Заурчало в желудках. Покушать надо. Расстелили газету, загремели мисками, ложками.
– Внимание, фокус! – Сосед, взмахнув указательным пальцем как волшебной палочкой, удивил наших новых друзей обилием хлеба и консервов всех известных наименований, а я поверг самарцев в шок, когда, как бы невзначай, вынул из-за пазухи колбасы и сыра.
Оглядев наши богатства, Виноград одобрил это дело, многозначительно вскинув вверх большой палец правой руки. А Сапог быстренько куда-то слетал и, с улыбкой на всю морду своего веснушчатого, покрытого большими красными болячками лица, продемонстрировал новый чёрный дипломат. Мы, затаив дыхание, ждали чуда. Сапог, с величественным видом древнеримского аристократа, торжественно открыл дипломат и развернул зёвом к нам. А там – типичное солдатское счастье: пол-литра сорокоградусной – 'Столичная' и пять бутылок другого превосходного спиртного, раньше отечественного, а теперь забугорного, импортного, а значит, более желанного – 'Бальзам Рижский'. Бальзам этот – спиртное для эстетов: бутылочки шикарные, глиняные, вылепленные в виде вытянутой груши, по 0,375 литра. Пробочки красивые, элегантные, оригинальные – под цвет и дизайн сосуда, а этикеточки кругленькие, ровненькие, приклеенные на самое дно, и поэтому не нарушающие естественной цветовой гаммы спиртного контейнера.
Бальзам, посоветовавшись, оставили до лучших времён, до завтра. А водку, растянув, чтобы хватило на три тоста, выпили. После 'третьего', распитого по новой для нас традиции – молча и стоя, всем взгрустнулось. Каждый вспомнил, кого он потерял за первые дни нескончаемой, до самого ссудного дня, войны.
Сделали молчаливый перекур. Потом голодными дворовыми псами накинулись на еду. Кушали вкусно и сытно. Наелись. По телу разлился долгожданный плотский балдёж, аж вспотели. Настроение улучшилось до весёлого. Потравили анекдотов, порассказали житейских басен, да небылиц из армейской повседневки 'до войны'.
Несмотря на обилие первоклассной закуски, я опьянел. Не пил давно спиртного, и не расслаблялся давно, а тут разом – и то, и другое, вот и опьянел. Сидел, слушал рассказы двух 'С' – Соседа и Сапога, и тихо посмеивался в кулак над их очередной сказкой.
Чем дольше сидели, тем байки становились жизненней и безрадостней. В итоге, дошли до ручки, стали обсуждать войну и политику нашего государства 'в целом, в рамках мирового сообщества'. Загнались конкретно. Грузанулись по полной. Сошлись на том, что 'политика – дело грязное и правительство –
