опираются ещё до прихода к власти.
Относительно обоих способов становиться государем, благодаря собственной доблести и по милости фортуны, я хочу привести в пример двух лиц, правивших на нашей памяти: это Франческо Сфорца и Чезаре Борджиа. Франческо из частного лица сделался герцогом Миланским, употребляя должные средства и пользуясь своей великой доблестью; приобретённое бесчисленными трудами он с лёгкостью сохранил за собой. В свою очередь, Чезаре Борджиа, которого в народе звали герцогом Валентино, получил власть вместе с возвышением своего отца и, когда фортуна от того отвернулась, потерял её, невзирая на все его старания и усилия — как подобает благоразумному и доблестному правителю — пустить корни в тех владениях, которые достались ему благодаря оружию и везению других. Ибо, как мы уже говорили выше, кто не заложит фундамент вначале, располагая великой доблестью, может построить его потом, хотя бы это и шло вразрез с замыслом архитектора и угрожало целости самого здания. И если рассмотреть все шаги герцога, можно заметить, что он заложил хороший фундамент для будущего могущества. Я считаю нелишним обсудить это, потому что не могу дать лучших предписаний новому государю, чем следовать примеру герцога, и если его поступки не принесли ему пользы, то винить его не в чем, ибо он пострадал из-за чрезвычайной и необыкновенной враждебности фортуны.
Перед папой Александром VI, который замыслил возвысить герцога, своего сына, встало множество действительных и ожидаемых препятствий. Во-первых, папа мог его поставить только во главе государства, выкроенного из церковных владений, а посягать на них он опасался, зная, что герцог Миланский и венецианцы будут против этого, ведь Фаэнца и Римини уже находились под покровительством венецианцев. Кроме того, вооружённой силой, в особенности той, на которую можно было бы опереться, располагали в Италии те, кто должен был опасаться усиления папы. Это были семейства Орсини, Колонна* и их сторонники, которым нельзя было доверять. Следовало, таким образом, изменить это положение дел и внести расстройство в стан противников, чтобы завладеть частью их территории. Сделать это было нетрудно, ибо венецианцы, по своим соображениям, решили снова призвать французов в Италию. Папа не только не воспрепятствовал их планам, но и облегчил их, разрешив короля Людовика от уз прежнего брака. Король вошёл в Италию с помощью венецианцев и с согласия Александра, который получил от короля людей для захвата Романьи, едва тот прибыл в Милан. Благодаря авторитету короля это предприятие удалось, и после завоевания Романьи и разгрома приверженцев рода Колонна дальнейшему продвижению герцога мешали две вещи: ненадёжность его собственного войска и нерасположение Франции. Отряды Орсини, которыми воспользовался герцог, могли отказать ему в повиновении — и не то что помешать новым приобретениям, но и отнять завоёванное, — а от короля можно было ожидать подобных же действий. В ненадёжности Орсини герцог убедился, когда после взятия Фаэнцы напал на Болонью и увидел, сколь неохотно они отправляются в поход. Что касается короля, то его намерения прояснились после занятия герцогства Урбинского: когда Валентино вступил в Тоскану, король заставил его отказаться от этого предприятия. После этого герцог пожелал стать независимым от чужого веления и от чужого войска. Прежде всего он ослабил партии Орсини и Колонна в Риме: всех их приверженцев из дворян он привлёк на свою сторону, приняв к себе на службу и наделив большим жалованьем; он осыпал их гражданскими чинами и военными званиями в соответствии с заслугами каждого, так что за несколько месяцев они утратили былую привязанность к своим партиям и обратили её на герцога. Расправившись с домом Колонна, герцог собирался свести счёты и с Орсини; он очень хорошо воспользовался представившимся случаем, когда Орсини, слишком поздно распознавшие угрозу для себя в возвышении герцога и Церкви, собрали свой съезд в Маджоне, близ Перуджи. Он послужил причиной к восстанию в Урбино, к волнениям в Романье и навлёк на герцога несметное множество бед, с которыми тот справился с помощью французов. Снова войдя в силу, герцог не стал дожидаться, пока Франция и другие державы смогут на деле доказать ему, насколько им можно доверять, и прибег к обману: он так удачно скрыл свои планы, что Орсини примирились с ним через посредничество синьора Паоло, которого герцог обхаживал всеми способами, одаряя деньгами, нарядами и лошадьми, дабы усыпить его бдительность. Так из-за своей недальновидности всё семейство Орсини оказалось в руках герцога в Сенигалии. Покончив с верхушкой этой партии и превратив её приверженцев в своих друзей, герцог заложил неплохой фундамент своего могущества, располагая всей Романьей и герцогством Урбино, ведь он считал, что после того, как жители Романьи вкусили прелестей благополучного существования, все они за него.
Так как эта сторона деятельности герцога заслуживает внимания и подражания, я хочу остановиться на ней. Заняв Романью, герцог увидел, что она находилась в руках нерадивых правителей, которые занимались больше грабежом, нежели исправлением своих подданных, и не столько объединяли их, сколько сеяли семена раздора, так что вся провинция закоснела в распрях, разбоях и прочих бесчинствах, поэтому герцог, чтобы умиротворить её и привести к повиновению властям, счёл нужным ввести там надёжное правление. Во главе области он поставил мессера Рамиро де Орко, человека решительного и жестокого, наделив его всей полнотой власти. Наместник за короткое время восстановил мир и единство, приобретя огромное влияние. Затем герцог посчитал ненужной такую чрезвычайную власть, которая могла вызвать ненависть к нему, и созвал в центре провинции гражданский суд, возглавляемый в высшей степени достойным председателем; каждый город располагал своим защитником в этом суде. Зная, что предшествовавшие суровые меры породили некоторое недовольство, герцог, чтобы очиститься перед народом и устранить всякую неприязнь, решил показать, что вина за совершённые жестокости лежит не на нём, а коренится в зловредности его подручного. Воспользовавшись подходящим случаем, герцог велел выставить однажды утром на площади в Чезене тело правителя, разрубленное надвое, поставив рядом с ним деревянную плаху и положив окровавленный меч. Это чудовищное зрелище поразило жителей и одновременно вызвало удовлетворение.
Однако вернёмся к тому, на чём мы остановились. Я скажу, что, когда герцог набрал достаточную силу и отчасти обезопасил себя от непосредственной угрозы, обзаведясь собственным войском и подавив тех из соседей, которые могли на него напасть, перед ним оставалось единственное препятствие на пути дальнейшего расширения владений — необходимость считаться с королём Франции, ибо он знал, что король, поздно заметивший свою ошибку, не потерпел бы такого поворота событий. Поэтому он стал искать новых союзов и не спешил поддерживать французов, когда они отправились в королевство Неаполитанское воевать с испанцами, осадившими Гаэту. Герцог намеревался отгородиться от французов и преуспел бы в этом, если бы Александр оставался в добром здравии.
Вот каковы были его распоряжения в отношении текущих дел. Что же касается будущего, то ему следовало опасаться прежде всего вражды со стороны нового главы Церкви, который мог бы попытаться отнять всё дарованное Александром. На этот счёт герцог предусмотрел четыре способа: во-первых, истребить всех наследников изгнанных им сеньоров, чтобы не оставить папе никакого предлога; во-вторых, привлечь к себе всех римских дворян, о чём мы уже говорили, чтобы с их помощью держать папу в узде; в- третьих, по возможности перетянуть на свою сторону коллегию кардиналов; в-четвёртых, ещё при жизни папы завладеть такой властью, чтобы она позволила самостоятельно удержаться во время первого натиска. Из этих четырёх задач к моменту смерти Александра он исполнил три, а четвёртая была близка к исполнению, ибо из всех свергнутых им владетелей были перебиты все, кого он мог настигнуть, и спаслись лишь немногие. Римские дворяне шли за ним, и коллегия в значительной части его поддерживала. Что же касается новых приобретений, то он намеревался овладеть всей Тосканой, приобретя уже Перуджу и Пьомбино и взяв под покровительство Пизу. И поскольку ему уже не приходилось бояться Франции (а этого не нужно было делать, потому что испанцы изгнали французов из Неаполитанского королевства, и обе стороны были вынуждены покупать дружбу герцога), он мог заняться Пизой. Если бы он завладел последней, ему сразу бы сдались Лукка и Сиена, отчасти из вражды к флорентийцам, отчасти из страха. Флорентийцы никак не могли помешать герцогу, и если бы его планы удались (а он был к этому близок в тот самый год, когда умер Александр), то он обладал бы такими силами и таким влиянием, что мог бы держаться сам по себе, не полагаясь на оружие и везение других, а опираясь только на собственную мощь и доблесть. Но Александр умер спустя пять лет после того, как герцог вынул меч из ножен. Последний остался смертельно больным между двух могущественных враждебных войск, не имея нигде твёрдой почвы под собой, кроме как в Романье. Но в герцоге жила такая ярость и такая доблесть, он настолько хорошо знал, что привлекает людей и что отталкивает, и столь прочный фундамент создал он для себя за столь короткое время, что если бы он не был болен или не находился между двух огней, то преодолел бы все
