«В этой ситуации вполне справедливым представляется замечание одного из специалистов по проблемам этничности и национализма Томаса Эриксена: „На уровне самосознания национальная принадлежность — это вопрос веры. Нация, то есть представляемая националистами как „народ“ (volk), является продуктом идеологии национализма, а не наоборот. Нация возникает с момента, когда группа влиятельных людей решает, что именно так должно быть. И в большинстве случаев нация начинается как явление, порождаемое городской элитой. Тем не менее, чтобы стать эффективным политическим средством, эта идея должна распространиться на массовом уровне“».[105]
Тишков не брезгует опираться и на давно развенчанные, невежественные и пустые бредоумствования соросовского любимчика Карла Поппера (любовь понятна, ибо своими псевдонаучными теориями об «открытом обществе» Поппер торил Соросу путь к национальным сокровищам национальных государств). Поппер — предшественник Боаса и такой же еврей-эмигрант с теми же комплексами, да еще и с христианско-гуманистической претензией — оказывается, еще в 1945 г. писал в своей работе «Открытое общество и его враги»: «Попытка отыскать некоторые „естественные“ границы государств и, соответственно, рассматривать государство как „естественный“ элемент, приводит к принципу национального государства и к романтическим фикциям национализма, расизма и трайбализма. Однако этот принцип не является „естественным“, и мысль о том, что существуют такие естественные элементы, как нации, лингвистические или расовые группы, — чистый вымысел». [106]
Легко видеть, что и авторитеты, к которым апеллирует Тишков, вовсе не блещут аргументацией и логикой. И тогда почтенный членкорр РАН опускается до антинаучного приема: он манипулирует недоказанным как доказанным, стремясь убедить свою аудиторию, что лоббируемые им идеи якобы давно и безраздельно торжествуют в «цивилизованном» обществе и в современном «подлинно научном» мире. С легкостью необыкновенной он утверждает, например:
— «Под понятием народ в смысле этнической общности в современной науке чаще всего понимается группа людей, члены которой разделяют общее название и элементы культуры, обладают мифом об общем происхождении и общей исторической памятью, ассоциируют себя с особой территорией и обладают чувством солидарности»;[107]
— «Понятие „мы“, как в прошлом, так и тем более в современных условиях, гораздо чаще ассоциируется с внеэтническими и даже глобальными категориями (граждане, люди, человечество)»;[108]
— «По моим собственным убеждениям, „национальная политика“ — это политика осуществления национальных интересов государства. Именно так это принято понимать во всем мире»;[109]
— «Может быть, выход из теоретического тупика — в отказе от термина „нация“ в его этническом значении и сохранении того его значения, которое принято в мировой научной литературе и международной политической практике, то есть нация — это совокупность граждан одного государства?.. Для большинства населения мира такое понимание является нормой»; [110]
— «Гражданский национализм, основанный на понятии „народа“ как территориального сообщества и понятии „нации“ как многокультурной политической общности, считается как бы нормой человеческого общежития… Из этой посылки исходят как большинство государственных доктрин, так и международно- правовая практика».[111]
— «Академический, интеллектуальный этнонационализм обрел причудливые формы как изощренных схоластических конструкций, так и паранаучных построений о „подразделениях этноса“, „субэтносах“, „суперэтносах“, „мета-этносах“ и т. д., которыми питается многообразный и процветающий постсоветский этнонационализм. Весь его язык фактически заимствован из этнографических и исторических текстов, включая такие основополагающие понятия, как „жизнь или вымирание этносов (наций)“, „этническая территория“, „коренная нация“, „своя государственность“, „национальное движение (возрождение) народов“, „национальная политика“, „национальный вопрос“, „межнациональные отношения (конфликты)“, „национальность“, „родной язык“ и т. п. Ни одно из этих понятий в мировой науке не используется в качестве категорий, а если используется, то исключительно в гражданско-политическом контексте: „национальность“ как гражданство, „национальная политика“ как политика государственных интересов, „межнациональные отношения“ как межгосударственные отношения, „родной язык“ как материнский или первый выученный язык и т. п.».[112]
Вот так, ничтоже сумняшеся, вся отечественная этнологическая традиция, по сути дела, противопоставляется западному образцу и объявляется неполноценной на его фоне. Тишков прекрасно осведомлен о том, что в России давно сложилась оригинальная научная школа именно в этнологии и антропологии (которыми он, к несчастью, призван руководить) и что постулаты этой школы идут полностью вразрез с его теориями. Описывая сложившуюся в России научную традицию, он констатирует:
«В советском обществознании понятие нации как некоего архетипа, как „этно-социального организма“ утвердилось и остается пока господствующим и противопоставляется этатистскому значению слова „нация“ (как согражданство), которое якобы всего лишь утвердилось во французском, а затем и в английском языке»;[113]
«За внешней ругательно-осуждающей дефиницией национализма на самом деле присутствовал безоговорочно господствующий этнонационализм как в науке, так и в политике. Таковой ситуация остается и поныне… Биологический принцип крови оказывается для сторонников таких взглядов важнее культурной включенности — например, знания языка или факта проживания на территории государственного образования»;[114]
«При критическом отношении к биологизаторским моментам, на глубоко примордиалистких позициях стоял и Ю. В. Бромлей, а вместе с ним и все советские обществоведы, для которых базовой категорией и архетипом был „этнос“ как „этносоциальный организм“, а его высшим типом — нация. В целом, в мировой этнологии и социально-культурной антропологии этот подход остается маргинальным и подвергается серьезной критике».[115]
Вновь и вновь Тишков пытается утвердить на голом месте конструктивистский подход, разрушив для этого фронтально противостоящий ему солидарный взгляд отечественной науки: «Мы бы хотели отметить особое значение конструктивистского подхода по двум причинам: во-первых, он все еще остается абсолютно чужд отечественному обществоведению и, во-вторых, именно общественная практика посткоммунистического пространства демонстрирует изобилие примеров в пользу конструктивистских интерпретаций этничности и этнического конфликта».[116] Однако никакого «изобилия примеров» Тишков именно что
1) «Мой сват, Борис Бабаян, моя невестка Осана Бабаян, приятель моего сына Феликс Хачатурян, прожившие всю жизнь в Москве, не знающие ни одного слова по-армянски и не бывавшие в Армении, числятся по паспорту армянами, хотя не только по культуре, но по самосознанию являются русскими. Но как объяснил ситуацию один из них: „Если я подойду к зеркалу и скажу самому себе: Ну, здравствуй, Феликс Фердинандович Хачатурян — русский, то я просто упаду со смеху“. Для успешного молодого человека это представляется смешным вопросом, но для скольких людей это — вопрос недоумения, растерянности и серьезной коллизии, а для некоторых — и жизненной трагедии? Звучание фамилии и фенотипический стереотип не могут быть маркерами, а тем более детерминантами этнической идентичности (это почему же? разве есть более яркие, наглядные и убедительные маркеры и детерминанты? — А. С.)».[117]
Итак, мы видим, что даже близкое и родственное Тишкову инородческое окружение (не говоря уж об ученом мире) высмеивает его «деэтнизирующий» подход к проблеме этничности;
2) «Меценат Борис Березовский, объявлявший 7 января 1997 г. о вручении премии „Триумф“ выдающимся представителям „русской интеллигенции“, в более строгом смысле, конечно, имел в виду российскую культуру. Тем более, что среди пяти лауреатов этой премии были грузин Габриадзе, русский/серб Воинович, еврей Кисин, русский Филатов, узбек/татарин Хамдамов. Но в равной мере они могут считаться и русскими, если следовать известному определению Петра Струве, „все, кто участвует в
