создалась сейчас такая ситуация (в частности, с церковью), которая заставляет нас быть безупречными воинами”[653]. “Вы, уважаемая Людмила Васильевна, Охранительница Наследия – не “единиц хранения”, но самого Духа Учения, ибо находитесь среди бесценных реликвий, пришедших к нам будто не из прошлого, но из будущего! Вы пронизаны их вибрациями, Вы сумели их спасти, Вы - известная Воительница Света наших дней!”[654]. “Удивительные труды Л. В. Шапошниковой поднимают нас к осознанию сути современного этапа истории, выводят нас на новый уровень сознания”.[655]
Такими словами, какими здесь характеризуется Л. В. Шапошникова, вице-президент и фактический руководитель Международного Центра Рерихов, обычно именуются именно гуру, “подлинные посвященные”, в единстве с которыми и в безусловном послушании которым их адепты видят залог собственного духовного преуспевания (“если мы хотим выжить”). Послушание Л. В. Шапошниковой с точки зрения рериховцев оказывается именно священным, сакральным: “Первым священным действом, объединившим всех собравшихся, стал подъем Знамени Мира… Право поднять Знамя Мира над столицей России участники конференции в единодушном порыве предоставили Людмиле Васильевне Шапошниковой”[656].
Несогласным с таким видением “Иерарха” приходится удалиться: “В течение часа меня “пытали” на тему: почему не признаю иерархом Шапошникову, а также ее “ближайшие звенья” на Земле? Здесь Борина усиленно намекала на себя, как Хакимова-Хмелева у нас в крае (все поделено на “иерархические зоны”)”[657].
Не могу также признать корректным и предположение моего рецензента о том, что религиозный характер Агни Йоги я стремлюсь раскрыть ради того, “чтобы прибегнуть к административно- государственным методам воздействий”. У читателя может сложиться впечатление, будто я призываю чуть ли не к арестам. На деле же единственное, чего я хочу от государства - чтобы оно сохранило свой светский характер и светский характер школ, в которые Агни Йога активно проникает, заявляя о своем нерелигиозности.
В добавление к изложенным в моей книге аргументам, подтверждающий религиозность Агни Йоги, приведу одну выписку из относительно свежей теософской прессы. С. Ю. Ключников, руководитель московского рериховского центра “Беловодье”, говорит о своей деятельности: “Наш центр специализируется на изучении духовных традиций и эзотерических систем – и в теории, и в практике. Нас очень интересует духовно-психологическая практика эзотеризма, молитва и медитация как метод преображения человека. Наша духовная школа включает в себя углубленные практические занятия, семинары-тренинги для первичной отработки умений полученных на занятиях… Прежде, чем сливаться с Высшим, человек должен преодолеть “человеческое, слишком человеческое”… И, наконец,
Как видим, рерихианство и является религией, стремящийся к “слиянию с Высшим”, и вовлекает людей именно в религиозную. – “молитвенно-медитативную” практику. Напомню то определение религии, с которым я работал в своей книге; это дефиниция, предложенная С. Н. Трубецким: “Религия может быть определена как организованное поклонение высшим силам... Религия не только представляет собою веру в существование высших сил, но устанавливает особые отношения к этим силам: она есть, следовательно, известная деятельность воли, направленная к этим силам”[659].
Так что в области религиоведения мой оппонент меня не переубедил. Теософия – это действительно религиозная школа. Причем довольно-таки воинственная (обратите внимание на насыщенность воинской терминологией даже тех высказываний о Л. Шапошниковой, что были приведены выше)[660].
С радостью, однако, я отмечаю, что автор (почему-то нигде в своей статье не обозначивший себя как убежденного антропософа – а знание о его конфессиональной позиции весьма помогло бы читателю в восприятии его текста[661]) относит антропософию к религиям: “Кураев спрашивает, хотят ли религии объединиться. Но почему он не задает подобного же вопроса буддистам, индуистам, антропософам и Агни Йогам?”. Да просто потому, что вопрос об объединении буддизма и антропософии - это вопрос, касающийся только их самих. В него я вмешиваться не намерен. Я лишь говорю, что христианство отнюдь не желает быть включенным в этот синтез. За других же я не собираюсь решать. Но вновь говорю – за честное помещение антропософии в разряд религий (а не очередной “духовной науки”) я благодарен своему оппоненту.
А вообще надо заметить, что мой рецензент, отвергая сделанные мною выводы, ни разу не потрудился обратиться к анализу тех аргументов и источников, на которых я эти выводы делаю. Например, я ссылаюсь на конкретно поименованный источник, в котором очевидец описывает человеческие жертвоприношения, совершавшиеся ламами, а В. Загвоздкин лишь с возмущением и восклицательным знаком пишет, что “религия сострадания и любви, каковой для всего мира является буддизм, превращается под пером православного автора в секту, в которой практикуются человеческие жертвоприношения!”.
Поставить восклицательный знак легко. Опровергнуть свидетельства труднее. Что ж, антропософам тоже свойственно насилие над реальностью: если некие факты не укладываются в их картину мира – факты просто отвергаются. Я все же не позволяю себе писать: “Религия сострадания и любви, каковой для всего мира является христианство, превращается под рукой N. в инквизицию, якобы сжигавшую свои жертвы!”. Кстати, “весь мир” вряд ли уполномачивал В. Загвоздкина говорить от своего имени. Это оборот, уместный под пером журналиста, но некорректный в устах философа.
Еще пример опасного обобщения. По мнению Загвоздкина, “вывод, совершенно абсурдный для любого буддиста – о том, что Будда, достигнув просветления, не вошел в нирвану”. Я опять же ссылаюсь на конкретный буддистский текст – “Вряд ли можно придумать что-либо более противоречащее учению буддизма, чем представление о том, что Нирвану можно отвергнуть. Можно не войти в рай, представленный неким определенным местом, но Нирвана, по сути своей, есть состояние, неизменно возникающее вслед за исчезновением неведения, и тот, кто достиг Знания, не может, как бы он того ни желал, не знать того, что он уже знает. Наставники мистицизма ни в коей мере не заблуждаются в данном случае, и, несмотря на свою популярность, эти ошибочные представления относительно поведения бодхисаттв совершенно отсутствуют в наставлениях, обращенных к ученикам, которые избраны к посвящениям высших уровней”[662]. Как видим, достигший Нирваны не проповедует людям – ибо они для него уже не существуют. Проповедующий же еще не в Нирване…
Поскольку я опираюсь именно на буддистский текст – то хотя бы потому утверждать, будто я сделал вывод, абсурдный для
И если я подчеркиваю неясность, проблематичность буддистского понимания нирваны (нирвана –
В. Загвоздкин ставит мне в вину то, что в моей книге “Не проводится четкого различия между буддизмом теравады, махаяной и ваджраяной”. Во-первых – только что мы видели, как он сам пишет от лица “любого буддиста”. Во-вторых, мною это различение в ряде случаев проводится. Например: “Христианин не ставит под сомнение нравственную высоту, явленную во многих сутрах и джатаках махаянистского буддизма. Но он не может не заметить, что нравственное чувство человека не способно обрести подлинного и последовательного оправдания в буддистской метафизике” (т.1, с. 406). Это, кстати к вопросу о том, что “Кураев не находит в критикуемых им воззрениях ничего оправданного, ничего достойного уважения”. “Сами буддисты признают, что жертвенная махаянистская этика находится в противоречии с радикальным имперсонализмом буддистской метафизики” (т.1, с. 406; см. также с. 426)…
