и сковород.
— Чего ж лучше! — вскричал лекарь, — разбежавшиеся соберутся, а между тем мы сытно отобедаем. Прикажи-ка заглянуть в твой погреб и дай познакомиться с твоими наливками.
Пан Харитон кивнул головою, и проворный Лука бросился в погреб. В скором времени стол убран был изобильными яствами и напитками, и когда дело приближалось к концу, то лекарь умильно сказал:
— Я весьма доволен твоим угощением, как бы у самого пана сотника, и если ты щедро заплатишь мне за составленные для твоих больных лекарства, то я и впредь готов усердно служить тебе во всякое время.
— Заплатить за лекарства! — сказал протяжно пан Харитон, уставив на лекаря страшные глаза свои, — да разве ты употребил из них хотя ползолотника?
— Все равно, — отвечал медик, — они составлены и должны быть употреблены на дело. Виноват ли я, что у твоих домашних целы волосы и что они не обгорели?
— Полно, полно, пан лекарь! — возразил хозяин, — будет с тебя и того, что отвезут в город в моей повозке, а на дорогу велю уложить целый хлеб, несколько кусков свиного сала и баклажку с добрым пенником!
— О! — сказал лекарь с видом удовольствия, — коль скоро так, то чего больше!
Таким образом, мир снова водворился. Пан Харитон начал хвастать своими наливками, и лекарь надменно сказал:
— Не худы; но у меня в аптечном ящике есть сулейка с истинным сокровищем вроде наливок. Полтавский полковник в бытность у него нашего сотника подарил ему бочонок сливянки, объявив, что она стоит в погребе более двадцати лет. Сотник за излечение его от бессонницы, происшедшей от излишка совести, подарил мне баклажку, и я сей драгоценный эликсир берегу как наилучшее лекарство. Чтоб доказать, что не хвастаю, и поблагодарить тебя за два угощения, я попотчую тебя одним кубком, а больше не дам.
— И одного кубка довольно, — сказал пан Харитон, — чтоб судить о доброте твоего напитка.
Лекарь взял кубок, вышел и, вскоре возвратись и подавая пану Харитону, с хвастовством сказал:
— Изволь-ка выкушать! Ты сознаешься, что во всю жизнь не пивал подобной сливянки!
Пан Харитон выпил кубок и, подумав несколько, сказал:
— Не знаю, что ты находишь тут отменного! Сливянка, как и все прочие сливянки!
— Так, на вкус; но действие, ах, действие! Ты скоро его почувствуешь!
И в самом деле сливянка весьма скоро взяла свою силу. Пан Харитон начал зевать, морщиться, потягиваться и говорить несвязно; спустя немного он с трудом произнес:
— Смерть как спать хочется, — и растянулся на лавке.
— Так-то и всегда надобно поступать с вами, сутяги, — говорил лекарь, — теперь и нехотя заплатишь за мои мази и примочки!
Вышед на крыльцо, он сказал сидевшему там слуге:
— Скорее запрягай лошадей в повозку. Пан Харитон просил, чтобы, пока он отдыхает, съездил я в ближнее село за весьма нужным для него делом. Я умею править и один, а ты останься дома.
Лука без малейшего прекословия исполнил повеление и выпроводил лекаря за ворота, а сам, возвратясь к пану и видя, что он погружен в глубокий сон, присел к столу, убрал все недоеденное, выпил все недопитое и дошел на сенник отдохнуть после дороги.
Глава XV
Мертвец
Глубокая тишина водворилась в доме Харитоновой. Рассеянное семейство его собралось воедино в противустоящем доме пана Хризанфа и с робостию смотрело на окна своего дома; однако ж ничего не видало, ибо пан Харитон пиршествовал с лекарем и после започивал в горнице окнами в сад. После обеда множество приятелей и приятельниц собралось в доме Хризанфовом, любопытствуя узнать, чем кончился сей странный случай. Время проходило, а развязки не было. Тут Анфиза отправила посольство к приходскому священнику, прося его усильно, вооружась приличным сану его оружием, предводительствовать ими при вступлении в дом свой. Сия духовная особа от природы была неробкого духа, а потому и явилась у ворот дома Харитонова в сопровождении дьячка Фомы. Все многолюдство, как бывшее в доме пана Хризанфа, так и выстроившееся на улице, быв ободрено мужеством своего пастыря, предстало к нему кучею, и честный отец, облачась в святительские ризы, взяв в правую руку крест, а в левую курящееся кадило и возглашая приличное пение, первый вступил в покои. Хотя и приметно было некоторым, что голос его задребезжал и руки задрожали, однако это не мешало ему продолжать начатое. Вступив в храмину, где лежал, растянувшись на лавке, пан Харитон, он остановился, и все с ним бывшие побледнели.
— Вот он, — сказал священник, — опять преставился и, вероятно, уже более не восстанет. — Он окадил его ладаном, трижды ознаменовал крестом, окропил его и всю комнату святою водою и сказал во услышанием всем:
— Молитесь богу о успокоении души преставившегося, и бог его помилует.
Тут все лишние любопытные разошлись, ибо наступали сумерки, и нарочно приглашенные старухи спрятали тело покойного, одели в чистое белье и в любимую кармазинную черкеску, вынесли в самую большую комнату и уложили на столе, по углам коего горели четыре больших церковных подсвечника. Домашние удалились на покой, женщины все без изъятия — в комнату Анфизы, а мужчины расположились у Власа. Столько-то страх обуял их!
Дьячок Фома, осушив из поставленной подле него сулеи добрую меру, богобоязненно возгласил: «Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых!» и так далее.
Долго занят был почтенный Фома тремя различными предметами: чтением, лобызанием с сулеею и зеваньем. Когда петухи первым пением возвестили полночь, то Фоме показалось, что покров на покойнике шевелится. «Вот дурачество! — сказал он про себя. — Неужели и я — полудуховная особа — уподоблюсь мирянам в невежестве? Никак! никогда не скажу: я видел то, что мне только чудилось! Дай-ка поздороваться с сулеею».
Пан Харитон за четверть часа уже проснулся. Услыша бормотанье Фомы, он узнал, что тот читает псалтырь. Открыв до половины глаза и видя себя на столе под церковным покровом, а в ногах горящие светильники, он сейчас догадался, что его сонного сочли мертвым и готовили к погребению. По своему крутому нраву он хотел было оторвать у дьячка пучок; но скоро отдумал, представя только, что он слушался повеления других и слушался охотно, потому что в сем состоит житейский доход его. Всех более винил он своих злодеев, панов Иванов, которые подложным письмом выманили его из города.
Он, зная давнишнюю преданность к его дому всего причта церковного в своем приходе, никак не хотел думать, чтобы дьячок Фома решился изменить ему и написать от имени жены такую небывальщину. Посему когда Фома, поднося к губам сулею, возгласил: «Вечный покой душе Харитоновой!», то он ласково отвечал: «Спасибо, дружище!»
Кто хочет представить себе ясно тогдашнее положение жалкого Фомы, тот пусть на время вообразит себя на его месте. Бедняк оцепенел; пальцы рук его прикипели к сулее; он не мог даже дрожать: он только и чувствовал, что волоса головы его, собранные в пучок, трещали. Пан Харитон привстал и, видя его в сем горестном положении, сказал с улыбкою:
— Перестань, Фома, дурачиться! Разве и ты столько ошалел, что спящего человека почел за мертвого? Всему этому виною злодей лекарь, который, вероятно, подкуплен такими же злодеями Иванами. Постой, постой!
Меж тем как пан Харитон, сидя на столе, повествовал Фоме последнее свое приключение, пришедший в чувство дьячок поставил сулею на стол и слушал его с разинутым ртом и устремленными взорами; проснувшийся на сеннике Лука вздумал проведать, что делается в панском доме. Вступив в большую комнату, он немало всполошился, увидев нечто непредвиденное: пан Харитон в праздничном наряде сидел на столе посередине комнаты, покрытый до половины церковным покровом; вокруг его горели
