— Слова твои, голос и взор, — сказал Дубонос, обнимая пана Харитона вместе с своим другом, — подают нам несомненную надежду, что со временем все будем счастливы.
Он хотел было сказать еще что-то философское, как бегущий к ним Лука остановил поток его красноречия.
— Вы, паны, здесь пустомелете, — вопиял слуга, — а того не знаете, что пан Артамон с гостьми приехал на сей хутор!
— Ах! — вскричали в один голос три друга и — онемели.
— Да, — продолжал усердный Лука, — Анфиза с дочерьми в бричке, а пан Артамон и Влас верхами. Запорожцы опомнились, и пан Харитон спросил:
— Что же ты не упоминаешь о том благодетельном человеке, у которого до сих пор гостили мои домашние?
— Никого не видал более, — отвечал Лука, — кроме старого Архипа, правившего конями.
— Видно, что он сам пощадил твою разборчивость, — заметил Дубонос, — и не захотел явиться перед тобою вместе с предметами его благотворения.
Пойдем!
Быстрыми шагами пустились они к панскому дому, и едва вступили на двор, как увидели всех приезжих на крыльце. У пана Харитона начало в глазах двоиться; он сделал несколько шагов вперед и должен был остановиться, ибо голова закружилась, колени задрожали, и если бы молодые братья не поддержали ослабевшего, то он непременно пал бы на землю.
— Мой муж, Харитон, батюшка, батюшка! — раздались разные голоса, и Анфиза с дочерьми и сыном устремилась к безгласному, и все поверглись на грудь его; Раиса, Лидия и Влас целовали его руки и рыдали. Из сомкнутых глаз Харитоновых лились обильные слезы. Дубонос и Нечоса, хотя и запорожцы, не могли также остаться нечувствительными стоиками: смотря в слезящие глаза прелестных сестер, они сами прослезились и наряду с детьми обнимали своего старшего брата. Если бы не подошел к ним растроганный хозяин, то отец, мать, дети и названые братья до самого вечера не пришли бы в порядок.
— Успокойтесь, — воззвал старец, — я знаю, как сладостно после продолжительной разлуки увидеться с особами, драгоценными для сердца нашего; но это не должно расстроивать ни рассудка, ни здоровья!
Мало-помалу все довольно успокоились, и пан Харитон с чувствительностию благодарил добродушного пана Артамона за труд, предприятый им в отыскании и доставлении к нему всего семейства.
— Это не стоило мне большого труда, — отвечал старец с улыбкой чистосердечия, — как усадить жену твою с дочерьми в бричку, самому с проворным Власом взмоститься на коней и проехать пять верст полем.
— Ты обещал, — произнес пан Харитон, осматриваясь кругом, — познакомить меня с истинным благодетелем; но я его не вижу! Зачем отказался он быть свидетелем моего счастья и моей душевной благодарности? Ах! пока я не увижу его, пока не обниму колен его, никак не могу в полной мере быть спокоен!
— Видеть его очень можно, — сказал пан Артамон, — но он чуждается коленопреклонений от кого бы то ни было, а всегда считает себя весьма много награжденным, когда по милости божией сподобится оказать возможное вспоможение своему ближнему. Поздравь же меня, пан Харитон, с сим счастьем и дай обнять себя, как брата! Так! жена твоя и дети, с самого изгнания из сельского дома, гостили у меня на хуторе.
Пан Харитон задрожал во всем теле и не в силах был отвечать объятиями за объятия. Он смотрел на почтенного ласкового старца дико и недоверчиво и наконец вполголоса произнес:
— Как ты, дядя злейших врагов моих, панов Иванов, ты!..
— Да, да! — воззвал пан Артамон, — я, дядя панов Иванов, но отнюдь не врагов твоих, а особливо теперь, когда я удостоен промыслом вышнего быть помощником в бедах, постигших как их, так и твое семейство.
Пан Харитон в безмолвии пал на грудь добродетельного мужа, и слезы его, слезы благодарности и умиления, оросили щеки старца.
— Ах! как счастлива участь обоих Иванов, — произнес пан Харитон, — что имеют в лице своего дяди воплощенную добродетель! Почто у меня нет такого родственника!
— Не обманывайся, — отвечал пан Артамон с кротостию, — я весьма далек еще, чтоб смел назваться добродетельным; а истинно то, что всегда готов с удовольствием делать другим столько добра, сколько бываю в силах. Впрочем, от самого тебя с сей минуты зависит считать меня родственником, другом, братом! Но об этом после. Познакомь с своим семейством молодых друзей, и войдем в покои.
Пан Харитон встрепенулся и, ударя себя кулаком по лбу, произнес:
— О чем же до сих пор думала ты, голова бестолковая? Жена! дети! — продолжал он торжественно, — в сих двух запорожцах видите вы двух великодушных, истинных друзей моих, братьев; итак! Без их помощи я погиб бы непременно или по меньшей мере лишился бы рассудка. Если бы не они, то вы нашли бы теперь меня — не здесь, в полном уме и здоровым, но в Батурине, в доме сумасшедших! Вы должны за меня отблагодарить их.
Анфиза простерла к молодым друзьям руки, и они осыпали их поцелуями; из объятий матери перешли в объятия дочерей и сына, и все в несказанной радости вступили в панский дом, где вместо оставленного завтрака ожидал их изобильный обед.
Глава XIX
Нужный распорядок
Послеобеденное время проведено в приятных разговорах, в коих господствовали чистосердечие и взаимная, истинно дружеская доверенность.
Когда солнце начало склоняться к вечеру, то пан Артамон, встав со скамьи, сказал:
— Мне надобно еще повидаться с племянниками, а потом пуститься в дорогу. Тебя, Анфиза, оставляю на время хозяйкой сего дома. Распоряжай в нем всем, как в своем собственном; здешние слуги и служанки будут повиноваться тебе, как самой Евлампии. Ты, пан Харитон, вместе с своими друзьями можешь заняться хозяйством наружным, и все крестьяне и крестьянки выполнят приказания ваши столько же исправно, как бы оные были мои собственные. Во время сегодняшней беседы нашей Лука повестил о сей воле моей по всему хутору. Для меня было бы весьма приятно, если бы ты, пан Харитон, сблизился с панами Иванами и чистосердечно с ними примирился.
Согласен ли ты забыть существовавшую между вами вражду и во все время, какое пробудешь здесь, считать их не иначе, как доброхотными соседями?
— От всего сердца готов я забыть все оскорбления, обиды и потери, от них претерпенные, а особливо если б был уверен, что и они с своей стороны…
— Не беспокойся, пан Харитон! — воззвал старик и, с веселым видом взяв его за руку, продолжал: — Ты только не противься духу миролюбия основать жилище свое в сердце твоем, а за племянников я ручаюсь. Хотя мне и не всегда можно быть между вами, но и издалека увижу, как вы между собой жить станете. Кто первый подаст повод ко вражде и следующим за тем позываньям, тот навсегда лишится моей дружбы. Всякое зло в мире для меня ненавистно, и если я не всегда делаю добро, так это потому, что я человек. Послушай, пан Харитон! Я думаю, что запорожские друзья твои, не оскорбляя твоей чести, могут сделать первый шаг к примирению твоему с панами Иванами. У сих последних есть сыновья, почти равнолетние Дубоносу и Нечосе; пусть молодые люди между собой познакомятся, подружатся, а это неприметным образом и отцов их зазовет к тебе. Когда я услышу, что сие миролюбивое желание мое исполняется, то помолодею десятью годами и ничего не пожалею, что только может служить к удовлетворению ваших желаний, лишь бы оные основаны были на справедливости.
— Но, — подхватил пан Харитон, — если при всей готовности моей не только к примирению, но и к прочному миру и даже к дружбе с панами Иванами я в том не успею?
