Уроки сектоведения. Часть 1.

. Соответственно, есть некоторая возможность проверки — из какого же источника пришли те “дивные откровения”, о которых радостно возвещает новый визионер. Архим. Софроний (Сахаров), прошедший монашеский искус на Афоне у преп. Силуана, а затем создавший православный монастырь в Англии, дает такой совет: “Когда духовнику положение вещей неясно, у него в распоряжении остается “психологический прием”: предложить исповеднику быть недоверчивым ко всякого рода особенным явлениям. Если видение было действительно от Бога, то в душе исповедника будет превалировать смирение и он спокойно воспримет совет быть трезвенным. В обратном случае возможна реакция негативная и стремление доказать, что видение не могло быть иначе, чем от Бога”{461}.

Если Евангелие советует “не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они” (1 Ин. 4,1), то Владыка Шамбалы уверяет, что “самоуверенность в действии благословенна»{462}.

И вновь спрашиваю: бывают ли ложные духовные переживания и откровения? Очевидно, да — вспомним хотя бы откровения “Белого братства”. Могут ли они перемешиваться с добрыми словами, чувствами, мыслями? Да — достаточно вспомнить “Богородичный центр”.

Может ли общение с духами пробуждать половую стихию в человеке? — И это очевидно. Во всяком случае этот феномен был известен джайнистам и вполне отрицательно оценивался ими, поскольку у джайнистских монахов есть обет: “я отказываюсь от всякого полового удовольствия с богами, людьми и животными”{463}. Напротив, «для дугпа и джаду Бутана и Индии, для вуду и нагуалей Нового Орлеана и Мексики обязанность плотского общения с женского и мужского рода джиннами, элементалами или демонами»{464}.

Такого рода верования и практики есть факт истории религии. Точно таким же фактом является и резкое отталкивание православных людей от подобного рода мистики. Можно обсуждать мотивы этого отталкивания, но нельзя не принимать в свое поле зрения сам факт этого отторжения.
Теперь обратим внимание на то, что в рассказах Е. Рерих о ее интимных мистических переживаниях (речь в данном случае идет именно о переживаниях, а не об учении) более всего несовместимо с правословием.
… С детства мир переживаний Елены Рерих был своеобразен и ярко-эмоционален. Легкие увлечения “тайнами Востока” бытовали в ее семье. И что-то не вполне обычное начало происходить с ней еще в детстве. Сама Елена Рерих об этом вспоминает так (повествуя о себе в третьем лице): “С трехлетнего возраста внезапно начались приступы необъяснимого плача, который переходил в неистовый крик. Ничто и никто не мог утешить ее. Не помогали угрозы и устрашения. Приступы эти также внезапно прекращались, как и начинались. Явление это стало постепенно слабеть и к пятилетнему возрасту совершенно прекратилось” {465}. “Самостоятельность девочки сказывалась также в упорном отказе повторять слова молитвы, которую она и брат ее должны были читать перед сном. Девочка молилась своими словами”{466}. Позднее “все предметы давались одинаково легко, но очень тяготилась уроками по Закону Божию, особенно не любила учить богослужения, несмотря на то, что по природе была скорее религиозной”{467}.

Эта нелюбовь к урокам Закона Божия неожиданна. О священнике-законоучителе у Елены Ивановны вроде бы осталась добрая память: «Священник гимназии ее очень любил и был к ней всегда снисходителен, хотя очень строг к другим. После выпуска он подарил всем ученицам свой портрет, ей одной не подарил. Он был поразительно красивый человек, и когда Е.И. первый раз получила портрет Махатмы, она поразилась сходству между священником и М.'{468}. Еще один священник, позже вроде бы вошедший в жизнь Е. Рерих и упоминаемый ею – о. Иоанн Кронштадтский. Тоже, скажем так, неплохой человек. Никто из людей Церкви не травмировал юную Елену. Так отчего же тогда у нее такая ненависть к духовенству (о котором она может упоминать лишь как о корыстных невеждах) и к Православной Церкви?

Если это не из ее личного жизненного опыта, то, значит – или от семьи, или от “духов”…

В детстве Елену часами преследовали вертевшиеся в голове богохульные слова{469}. И это вряд ли было лишь некое «внешнее наваждение» - ибо с детства Елена Ивановна “горда была страшно, не признавала ничьего авторитета”{470}.

Затем начались первые опыты по “расширению сознания”: “Также любила она занятие, которое называла — смотреть персидские ковры. Оно состояло в следующем: закрывала глаза и слегка нажимала на глазные яблоки — сейчас же начинали появляться чудесные, красочные световые сплетения изумительных тонов и рисунков. Очень любила заниматься этим, лежа в постели, перед тем, как заснуть. Но и днем это явление легко вызывалось”{471}. Мы видим тут сознательную установку на «визуализацию», на поиск необычных видений и переживаний – то есть именно то, против чего предупреждает православная мистика. Если бы эти эксперименты ставил обычный ребенок, они просто остались бы в его детстве. Но в семье, где росла Елена Шапошникова, интерес к миру оккультного и чудесного был устойчив и скорее поощрял девочку в этих ее новациях.

В итоге уже вскоре эти абстрактные “видения” сложились в более четкий облик: “Около 12 лет вспыхнуло сознание о существовании Учителя Света. Также определенно знала, что Учитель занят ускорением какого-то физиологического процесса в ее организме и развитие это происходило под Его непосредственным наблюдением”{472}.

В 33 года мистический опыт становится более конкретным. 31 октября 1913 г. происходит видение во сне: “На фоне ослепительного света солнца вырисовывается Величественный Облик; лик из-за света невозможно рассмотреть, но сердце-сознание подсказывает, что это Образ Христа... Христос доходит, протягивает правую Руку, и в экстазе я чувствую, что из моего темени вырвалось пламя и зажглось сине- серебряным Огнем”{473}. 24 марта 1914 г. видение становится еще более подробным: “От окна, находившего на противоположной стене и на значительном расстоянии от моей постели, отделилась тонкая и светлая фигура Прекрасного Мальчика. По мере Его приближения чувство несказуемой близости стало с такой силою расти, что, когда Мальчик придвинулся к моему изголовью и слегка склонился, чтобы лучше заглянуть мне в глаза, чувство нарастающей близости и любви перешло в экстаз острого сознания, что Мое горе — Его горе и Моя радость — Его радость, и волна всеобъемлющей любви к Нему и всему сущему залила мое существо. Глаза мои непроизвольно закатились, и закрылись, неописуемый трепет всего организма потряс меня. Сердце мое и все существо, казалось, разлетится на части, и я делала невероятные усилия, сжимая грудь, чтобы совладать с таким состоянием”{474}.

Наконец, в 1919 г. происходит “замечательное видение внутри себя, в области солнечного сплетения. Видение произошло поздно вечером, когда я уже лежала в постели. На фоне сине- зеленом, вибрирующем серебром сияния, явилась тонкая мужская голова с закрытыми глазами, совершенно лишенная всякой растительности и как бы выточенная из слоновой кости; тип утонченного красивого китайца. Видение это сопровождалось сильнейшим трепетом всего организма, но все же он был слабее и короче, нежели трепет после посещения меня Светлым Мальчиком”{475}.

Наконец, “период от сорокалетнего возраста утвердился на новом достижении приближения к