поклоняется многим богам, будет неизбежно несправедлив ко всем другим богам. И как бы ни старался он охватить в своей молитве всех богов, окажется, что поклоняться каждому из них в отдельности практически невозможно. И, если по незнанию он изберет какого-нибудь одного, это вовсе не значит, что он изберет самого совершенного”{560}.
“- Верите ли вы в молитву, молитесь ли вы вообще? Ответ: Мы – нет. Вопрос: Вы не молитесь даже Абсолютному Принципу? Ответ: Зачем? Будучи весьма занятыми людьми, мы едва ли можем позволить себе тратить время на обращение со словесными мольбами к чистой абстракции… В нашем понимании внутренний человек и есть тот единственный Бог, которого мы можем знать… Молитва – не прошение. Это скорее таинство, оккультный процесс, посредством которого конечные и обусловленные мысли и желание, неспособные быть в воспринятыми необусловленным Абсолютным Духом, трансформируются в духовные устремление и волю… Мы отказываемся молиться сотворенным конечным существам – то есть богам, святым, ангелам и так далее, ибо рассматриваем это как идолопоклонство. Мы не можем и молиться Абсолюту по причинам, изложенным выше. Поэтому мы стараемся заменить бесплодную и бесполезную молитву приносящими пользу делами... Христиане проявляют сатанинскую гордыню в своей уверенности, что Абсолют, или Бог снизойдет до того, чтобы выслушивать каждую глупую или эгоистическую молитву”{561}…
«Мы не политеисты или атеисты. Нас скорее можно сравнить с гностиками, которые, хотя и верили в существование планетарных, солнечных и лунных богов, не возносили им молитв и не возводили алтарей»{562} . «Пластичная, невидимая, вечная, вездесущая, бессознательная Сила или Движение, вечно порождающая свое электричество, которое есть жизнь. Да, существует сила, такая же беспредельная, как и мысль, такая же мощная, как безграничная воля, такая же проникающая, как субстанция жизни и так невообразимо ужасная в своей разрывной силе, но эта Сила не Бог, раз существуют люди, которые изучили тайну подчинения этой силы своей воле»{563}.
Если это и в самом деле так, то перед нами абсолютно эксплуататорское, «фаустовское» отношение к религиозному миру: ставится задача овладения им, подчинения себе («знание – сила!»[173]), но при этом не возникает никакого благоговения, почитания, диалога: «И к магии я обратился Чтоб дух по зову мне явился И тайну бытия открыл» (Фауст. ч.1. Ночь)[174]. Это дивная смесь капиталистического технократизма с колдовством. «Когда научимся ощущать провод из Беспредельности, тогда люди вместо молитвы будут приказывать элементам. Не 'Бог' за нас трудиться будет, но трудом и психической энергией себе поможем» (Беспредельность, 9).
Один из персонажей «Братьев Карамазовых» подметил основную трещину в построениях оккультистов: «Вот, например, спириты… я их очень люблю… вообрази, они полагают, что полезны для веры, потому что им с того света черти рожки показывают. «Это, дескать, доказательство, уже так сказать, материальное, что есть тот свет». Тот свет и материальные доказательства, ай-люли!».
Вообще на судьбе теософского движения вполне оправдывается сатирическое предсказание К. С. Льюиса. Этот христианский английский писатель написал однажды книгу “Письма Баламута”, в которой посмотрел на духовную жизнь человека из зазеркалья - глазами демона-искусителя. Сюжет этой притчи строится на переписке, в ходе которой старший искуситель наставляет младшего, каким образом должно доводить клиента до требуемого состояния. И однажды Льюис заставляет этого наставника поделиться его затаенной мечтой: “Если нам когда-либо удастся создать изделие высшего качества — мага-материалиста, не только использующего, но и почитающего то, что он туманно и расплывчато именует “силами”, отрицая при этом невидимый мир, мы будем близки к победному концу”{564}.
Уже “Письма Махатм” декларировали: “Мы верим только в Материю”. Рерихи неоднократно презентуют себя в качестве материалистов. И при этом проповедуют именно магизм... Елена Блаватская во всяком случае гораздо более честно, чем Рерихи или их современные последователи, определяла, что такое теософия: “То, что раньше называли Магией, мы ныне называем Теософией”{565}. Рерихи же хоть и маскировались: «Мы против всякой магии» (Мир Огненный 2,268), но при этом принимали комплименты от «махатм» - «Очень радуемся естественному росту светлой магии Урусвати»{566}; «куется маг Фуяма мудро»{567}.
Граница же магии и религии проходит по отношению, в какое человек ставит себя перед лицом духовного мира. Это различие между молитвой и заговором[175]. Молящийся человек обращается к тому, что ставит выше себя, что почитает неподчиненным себе и своей воле. Он – просит. Произноситель же заговора (колдун) – приказывает. «Если в молитве положительный результат считается возможным от содействия высшего существа, то в заговоре он усвояется исключительно желанию, воле и требованию самого совершителя заговора»{568}. Иной, но весьма интересный акцент поставил в этом вопросе Б. Малиновский. «Что же тогда отличает магию от религии? Мы определили магию как практическое искусство в сфере сакрального, состоящее из действий, которые являются только средствами достижения цели, ожидаемой как их следствие; религию же – как совокупность самодостаточных актов, цель которых достигается их свершением» {569}. Религиозное действие, если оно сопряжено с религиозным переживаением, самоценно для религиозного человека. Мистик молится Богу отнюдь не ради земного дара; он обретает радость в самом состоянии молитвы. В колдовстве же все «функционально»: маг использует силы, к которым он обращается (ну, и они используют его). То же понимание границы магии и религии встречаем и у Н. Зёдерблома: в магии «сверхчеловеческое используется лишь как средство, без должного благоговения перед его собственным содержанием и задачей»{570}.
Если мы вспомним признание Блаватской в том, что теософия сегодня – это то, чем была магия вчера, то все встанет на свои места…
Но все же у Рерихов рецидивы такого властного технократизма реже, чем у Блаватской[176]. Их отношение к религиозной жизни человека более уважительное. И, хотя, подобно Блаватской, они порой подвергают жесткой критике и осмеянию христианские формы благочестия и молитвы, их собственная духовная жизнь все же предполагала молитвенное обращение к тем духам, с которыми у них было общение. Их духовный наставник сказал им – «во имя религии вы говорите – бога нет»{571}. После того, как молитва к Абсолюту оказалась запрещена, оказалось уместным обратится с молитвой к миру духов: «Можешь молить Христа и Меня помочь вам»{572}.
«Нам дана молитва -
Итак, те же духи, что Блаватской запрещали молиться вообще, теперь Рерихов учат молиться. Правда, молиться дозволяется уже не Абсолюту, не Богу, а “космическим иерархам”: “Великие Облики, вернее, величайшие, связаны Созвездиями и Солнцами, и история Их есть история этих Светил. Теснее подходите к Великому Владыке в обращениях Ваших к Нему. Великий Владыка сказал, что явится на объединение с сознанием Вашим во время Вашей молитвы к Нему, Ваших бесед с Ним”1
