калитку ту ступить, смотрю: к ней ржавыми гвоздями табличка приколочена:
«ВХОД В НЕРАБОЧЕЕ ВРЕМЯ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕН.
ШТРАФ — 100 РУБ.»
Поморгал глазами, прикинул, что бы это значило, да отступать поздно. Набрал воздуха побольше и — нырь в нее.
Опять ничего понять не могу: стою посреди коридора недлинного, люди впереди через тамбур какой-то проходят, а там старичок в фуражке вахтерской на экранчик сбоку смотрит. Что он в нем высматривает, непонятно, только раз, вдруг, одного за шкварник и напарнику передает. А тот его и отчитывает: «Что ж мол, ты, такой-сякой, не читал на калитке, что написано? Вымахал детина, а по писанному не понимает. Пошли-ка, протокол составлять будем». Бедняга туда-сюда, да деваться некуда.
Вахтер оглядел меня с любопытством, прищурился, спросил:
«Новенький, что ли?» — «В первый раз», — отвечаю. «Ну давай, — говорит, — новенький, приобщайся. Там тебе объяснят».
Прошел я тамбур, пару шагов машинально сделал и обмер. Ноги отказали; глазам своим не верю. Прямо передо мной, под самые облака, гора вздымается. Огроменная. И гора — не гора, а… слова не подберешь даже. Если по обилию людей, ползающих по ней, судить, то натуральный муравейник, а если по форме — пирамида. От основания до самой вершины лестница вьется с поручнями. Через каждые метров пятьдесят — площадки со скамеечками для отдыха; люди на них сидят, отдуваются, а мимо в распахнутые двери те идут, что еще не устали. А двери эти в магазины ведут — гора-то вся из магазинов сложена! Но больше всего поразила меня надпись на арке, обрамляющей начало лестницы. Здоровенными такими буквами золотыми выписано:
«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА КУДЫКИНУ ГОРУ!»
Это я в первую очередь разглядел. Потом уж надписи на магазинах читать взялся: каких там только не было!
«Галантерея», «Детский мир», «Промышленные товары», «Хозяйственные товары», — это те, что снизу. Выше: «Товары для дома», «Мясо. Колбасы», «Обои», «Сантехника», «Комплексный пункт приема стекло-посуды». Еще выше: «Сапожок», «Дубленки», «Автомобили», «Сластена», «Березка»… десятки, сотни, тысячи магазинов,
На самом верху что находится, разобрать не могу — далеко очень. Тут вижу, по периметру горы люди выстроились и в бинокли смотрят; головы задрали. Попросил у одного бинокль, глянул тоже — дух захватило. Здоровущий такой магазинище, весь витринами переливается. А название чего стоит!
«ВСЕ — НА ЛЮБОЙ ВКУС»
Что ж, придется лезть, думаю. Побежал рысцой к арке, а навстречу народ со свертками разными: один упаковку порошка стирального к груди прижимает, другой колбасу копченую, у третьего полная сумка книг. Неторопливо, снисходительно посматривая, интеллигент идет — весь из себя — осетрину тащит. Мне чуть дурно не стало. Вытаскиваю бумажник на бегу, проверяю сколько с собой денег-то. Мало, ой как мало!
Только до арки добежал, слышу окликают; «Эй, новенький!» Кто еще там, испугался. Неужто не допустят? Смотрю, еще один служивый с охраны, а может, и тот же все. «Иди-ка сюда», — говорит.
Подошел я. Там, рядом с аркой, стол стоит и два стула.
«Садись», — пальцем тычет.
Сел я, он — напротив. «Почему, — спрашивает, — раньше не приходил?» Ну, объясняю, так, мол, и так, на заводе работал, да и не в курсе был. «Понятно, — кивает. — Заводских действительно мало встречается. Но есть, есть… приходят, ухищряются. Ты какие планы-то строишь? На самый верх, небось, метишь?» Я подтвердил. Покачал он головой, пробормотал что-то невнятное, вроде как недовольство проявил; и взгляд в меня вперил. Тон его изменился, стал назидательным: «Нельзя тебе наверх-то сразу. Советую первые дни высоко не забираться. Походи, приглядись, приобрети опыт. А там, если неприятностей на работе не наживешь, и повыше сможешь. Главное, чтобы не хватились тебя на работе. Привыкнут, тогда ты себя и покажешь. До той вершины у нас лишь опытные люди доходят. Туда подниматься только часа три. Прикинь свои возможности, подумай».
Я подумал, прикинул и согласился. Действительно, опыт и здесь необходим. Без него никуда. Но, с оптимизмом подвел я баланс своим способностям, ничего невозможного нет. В конце концов, недаром говорят: опыт — дело наживное.
Уходя с первыми — пусть и не самыми дефицитными — покупками, я бросил прощальный взгляд на Кудыкину гору, зная, что вернусь. И возвращаясь, с каждым разом буду подниматься все выше и выше. Человеку многое по плечу. Он никогда не останавливается на достигнутом — продолжает идти вперед. И только где-то на самом краю сознания зацепилось и уже не отпускало невесть откуда всплывшее сомнение. И я с неясной тревогой подумал о том времени, когда вершина покорится мне. Когда, уверенно встав на нее обеими ногами, я посмотрю на мир внизу и буду решать: а что же дальше?
И БУДЕТ ЛИ ЭТО «ДАЛЬШЕ»…
Зачем?
Ну вот и все. Сижу и смотрю на экран: минуту? час? сутки? — в точности не знаю. Никто не подходит, разбрелись по углам — хмурые, пряча глаза друг от друга. Что это — чувство вины? разочарование? стыд? — сказать трудно. Горько как-то. Удручающая пустота мыслей и ощущение обиды (на кого?). Не так — не так все представлялось. И не назвать случившееся крушением мечты. Нет, была не просто мечта — нечто большее — вера.
Все. Осталось включить маршевые двигатели, внести поправку во времени и ждать. Ждать долгих два года, а потом ступить на Землю.
Придется подготовить специальный отчет и уже там десятки раз повторять одно и то же, отвечать на вопросы, объяснять, разъяснять и все время чувствовать, ловить на себе обвиняющие, холодные непониманием взгляды. И придется оправдываться и оттого болезненно сомневаться в собственной правоте. Но кто-то должен быть в ответе! Кто?
С каким нетерпением ждали мы возвращения… Долгая разлука настраивает на сентиментальный лад, и все мы строили планы, более всего напоминающие воздушные замки… да мало ли! И вот все изменилось: не осталось ни замков, ни желаний, а только пустота и неловкость.
Все складывалось слишком удачно. Экспедиция успешно выполнила поставленные перед ней задачи. Работа не была простой, но была произведена на должном уровне. Ничего непредвиденного. Никаких случайностей. Мы открывали новые миры, изучали их, классифицировали, в тысячный раз убеждались, что Вселенная мертва и летели дальше…
Дни шли за днями отшлифованным годами шагом и ничем не отличались один от другого, пока однажды сигнал вызова на связь не сообщил, что случилось чудо. Чужой звездолет окликнул нас. Но тогда мы еще не знали, что это — чудо. Это мог быть и земной корабль. Даже услышав чужой язык, мы все еще сомневались; слишком человеческими были лица на экране. А потом звездолет приблизился, и мы поняли: свершилось! Ошибиться было невозможно: он в сотни раз превышал размерами самый большой из наших кораблей.
И, конечно, они оказались совершеннее, красивее, мудрее нас… Но также одиноки. Мы были перед ними неопытными, робкими подростками. Все, как и представлялось в мечтах.
Уже на второй день они бегло говорили на нашем языке и, пригласив к себе, водили по тому островку их мира, которым являлась громадина звездолета, рассказывали, показывали, открывали головокружительные перспективы и, при всем при том, вели себя с нами, как с равными. Ни тени превосходства, снисходительности.
Наука, искусство, жизнь, в которые мы заглянули, казались недостижимыми, а нам даже не предлагали торговать, обмениваться знаниями — они предложили нам сразу все. Весь свой мир. Они были рады нам и лица их светились искренним счастьем.
