чувствуешь?
– Нет.
– Ладно, не важно. Может быть, позже сработает. Сейчас пойдешь звонить?
Димон последний раз глубоко вдохнул и шумно выпустил из легких воздух.
– Да, до поверки успею. А все-таки, это здорово. Я тебе благодарен, Крот, чесслово.
Друзья пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Тяжелый длинный день заканчивался.
Ира проснулась неожиданно и несколько минут вползала в реальность по какой-то мягкой, мокрой и скользкой поверхности. Она только что закрыла глаза, и в палате, казалось, ничего не изменилось. Некоторые соседки даже еще не ложились и продолжали заниматься какими-то своими делами. Но что-то неуловимое, все же, было не так. Ирина попыталась повернуться и вдруг осознала, что простыня под ней мокрая насквозь.
Рука, самостоятельно метнувшаяся под подол казенной распашонки, успела поймать последние истекающие капли. В
– Девочки, у меня воды отошли… – дрожащим голосом произнесла Ира в сгустившийся воздух палаты.
Молоденькая, моложе Ирины, Ленка застыла возле своей кровати, еще шире распахнув свои и без того немаленькие глаза. У противоположной стены со страшным скрипом повернулась на своей лежанке стапятидесятикилограммовая обрусевшая армянка Лиля, спокойно переносившая свою третью беременность.
– Ну и чудненько. Чего испугалась-то, девонька? На то они и воды, чтобы отойти. Значит, родишь сегодня, все нормально. Перестань дрожать и дуй быстренько к акушерке, пусть готовятся.
Быстренько никак не получалось. Живот стал почему-то еще тяжелее, а вот ноги предательски дрожали и идти совсем не хотели. Ира по стеночке добралась до поста и, никого там не обнаружив, пошла до ординаторской.
Акушерка там и обнаружилась. Вдвоем с незнакомой сестрой они сидели за столом, на котором присутствовал несколько странный натюрморт: две чашки, чайник и разложенная на газете селедка. Взоры, обратившиеся на открытую дверь, были слегка туманны и сильно недовольны.
– Чего надо?
Ноги задрожали еще сильнее, заставив Ирину крепче вцепиться в косяк.
– У меня воды… Отошли.
– Нет, ну ты погляди! – акушерка возмущенно всплеснула руками, обращаясь к молча кивающей соратнице. – Ну, никакого покою от этих молодых дур, никакого отдыха культурного! – и уже обращаясь к Ире: – На то они и воды! Схватки есть?
– Нет… Не знаю… Наверно, нет.
– Не знаю… наверно… – передразнила акушерка и очень натурально изобразила плевок на пол. – Иди отсюда, ложись и жди, когда схватки начнутся. Тогда зови, и пойдем в предродовую. А щас не мешай! Могу я чайку попить или нет?
– Но… у меня кровать… Она мокрая, – Ира в ужасе отшатнулась и почему-то почувствовала жгучий стыд. – Я не могу лечь… туда.
Акушерка повторно всплеснула руками.
– Нет, ты гляди! Так и норовят все изгадить! – только теперь поверх резкого селедочного запаха до Ирины донесся стойкий сивушный аромат.
'Господи! Да они же пьяны!' – пугающая мысль раскаленной каплей обожгла переносицу.
– Тогда ходи по коридору!!! Если через час схваток не будет, пойдем на стимуляцию. Все!
Ира не помнила, как добралась до палаты.
'Маленький мой, родненький мой, как же мы здесь рожаться-то будем? Да за что же это вот так?'
Слезы ручьем катились по щекам, мочили шею и прокладывали дорожку к набухшей груди. Ирина, не замечая, машинально вытирала их и без того мокрым рукавом. Почти у самых дверей палаты она в изнеможении опустилась на стоящую в коридоре кушетку и разрыдалась в голос.
'Маленький, сладенький, не подведи. Выйди им всем назло. Как раньше в поле рожали? Помоги мне. Никто нам с тобой не нужен. Только ты и я. Мы всегда будем вместе, и всегда будем любить друг друга. Приходи скорее, я жду тебя'.
Ира не знала, сколько она просидела вот так, растирая по лицу не иссякающие слезы и гладя мокрыми руками затихший перед последним рывком живот. Она не замечала, что кто-то ходит рядом и мимо, она не слушала бубнящее над ухом радио и не обращала внимания на пробирающий холодом сквозняк, лениво гуляющий по коридору. Из оцепенения ее вывел последний удар раздавшихся из приемника курантов и первые аккорды гимна.
'Девятое. Ты родишься девятого…'
И в этот момент живот стянуло длинным болезненным спазмом.
Из ординаторской на Ирин крик выбежала растрепанная акушерка.
Глава II
– Все, братцы, переку-ур! – на команду это походило мало, сказано негромко, да и далеко не в уставных выражениях, но выполнено было единодушно и беспрекословно.
Собственно, Базов в отсутствие начальства никогда свое командирство напоказ и не выставлял. А прапорщик Пылыпко, посланный Дубом контролировать и наблюдать, на начальство не тянул ни при каких условиях. На первом году обучения он еще пытался утверждать, что начальник хозяйственной части курса – тоже командир, но курсачи довольно быстро скумекали, что к чему, и поставили молодого, вороватого и туповатого прапорщика на подобающее ему место. Совсем за своего, конечно не держали, и относились, скорее, как к неизбежному, справедливо считая его штатным стукачком.
Машина со стеклом, как назло, не только приехала, но и не опоздала. И таскать начали ровно в девять-ноль. Маршрут: кузов КАМАЗа – подвал гостиницы факультета номер пять. Два метра вниз, четырнадцать шагов по асфальту, девять ступенек опять же вниз и, как уже получится, в подвале. Димон хотел было засунуть Славку в кузов, подавать стекло носильщикам, но Крот только упрямо мотнул головой.
Поначалу бойцы штрафной команды вовсю балагурили, пытаясь вычислить, кому и зачем понадобилось такое количество стекла, но ничего серьезного на ум как-то не приходило. В конце концов, сошлись на том, что обучающиеся на пятом факе иностранцы, посланцы любимых младших братьев Союза нерушимого, сильно соскучились по родным бананам и решили отгрохать себе теплицу неимоверных размеров.
А стекла оказались большими и толстыми. Метра два на полтора, примерно, и не меньше четырех миллиметров в толщину. И поэтому довольно тяжелыми. Носили их по одному листу, разбившись на пары. Сначала попробовали нести плашмя, но громадный прозрачный пласт так прогнулся, что стало страшно. А потому таскали вертикально, как фанеру или сухую штукатурку, виртуозно балансируя в целях погашения поперечных колебаний. Идти приходилось в полусогнутом состоянии, а потому уже через полчаса трудов
