— Заходя в хвост «мессершмитту», — наставлял Николай Александрович, глянь повыше, нет ли засады. Прежде чем открыть огонь, посмотри себе под хвост, не висит ли там «веер».
Нас предупредили — к концу дня ожидать большое начальство. Никто из командования эскадрильи никогда не видел генерала Жаворонкова, но понаслышались будто начальник морской авиации очень строг, шумлив и нетерпим к любым упущениям.
Вернулись с задания летчики, большой диск румяного солнца вот-вот покатится по степи в сторону залива, а генерала все не было. Настроение у людей приподнятое — поработали славно и без потерь. Любимов собрался позвонить начальнику оперативного отдела штаба Фрайдорфской авиагруппы и доложить о последнем вылете, но где-то опередили его — коробка полевого телефона ожила, настойчиво подзывая к себе. Глядя на красивое предзакатное солнце, в лучах которого строем тянулись на Сиваши бомбардировщики, кажется, наши СБ, Любимов взял трубку.
— «Чайка» слушает, — отозвался он. — «Юнкерсы»?..
Комэск не спускал глаз с приближавшихся самолетов. Он и сам теперь видел, что это не наши. В нарастающем гуле моторов уже слышалось характерное подвывание.
— Вижу, товарищ генерал… Поднять некого — только отработали, заправляются… Один мой в готовности… Есть, товарищ генерал, вылетаю.
Любимов бросил трубку телефонисту и торопливо собравшимся:
— Жаворонков разнос дал! Немец, говорит, сам в руки лезет, а вы спите. — И побежал к своему самолету.
А «юнкерсы» совсем близко. Все задрали головы. Идут прямо на аэродром, без прикрытия истребителей. Неужели обнаружили, бомбить будут? Небо над степью противно выло и дрожало. Но Любимов взлетать не торопился, не хотел демаскировать свою площадку поднятой при взлете пылью. «Юнкерсы» развернулись над деревней и взяли курс на Перекопский перешеек.
— С тыла на наших заходят, — заметил кто-то.
— Эх, такая добыча уплывает! — зло протянул Капитунов, ввернув острое словечко.
Догнал Любимов их быстро. «Юнкерсы» не отстреливались. Не заметили или подпускают ближе? Зашел крайнему правому в хвост, в мертвую, не простреливаемую стрелком зону. «Пока до цели дойдут, я должен минимум троих свалить», — решил Любимов. «Юнкерс» уже надежно сидел в прицеле, осталось до него метров двадцать. «Если с этой дистанции дать по нему полным букетом на глазах развалится», — подумал Любимов. Он уверенно нажал на общую гашетку пулеметов и пушки… и не ощутил привычного при стрельбе вздрагивания машины. В нос не ударил острый запах порохового дыма и горящего масла, не увидел он впереди себя трасс.
Пулеметы и пушка молчали…
Это случилось так неожиданно, что Любимов на какой-то миг не то, чтобы растерялся, он просто, недоумевая, оцепенел. Тут же с досады бросил машину на левую плоскость крыла вниз, развернулся, сделал механическую перезарядку бортового оружия — не может же оно не стрелять, ведь летал сегодня и все было исправно! И снова с набором высоты увязался за правым крайним «юнкерсом». Прицелился метров за сто, чтобы в случае повторного отказа успеть перезарядить пулеметы, не выходя из атаки, и нажал на гашетку…
И на этот раз, и потом до самого Перекопа, сколько ни пытался он, дергая за тросы и растирая ими в кровь руки, заставить заговорить оружие, оно молчало.
Такого позора и такого беспомощного состояния, когда вражеские бомбардировщики бомбят наши войска, а он рядом, на прекрасном новеньком истребителе, и ничем не может им помешать, Любимов еще не испытывал. Приземлился Любимов в сумерках. Вылез из кабины мрачный и усталый. Моторист и механик помогли отстегнуть парашют и освободиться от ремней. Быстро темнело.
— Мазур здесь? — тихо спросил Любимов.
— Я… — отозвался старший техник по авиавооружению.
— Посмотри, дружок, что-то пулеметы не работали. И пушка тоже, — сказал комэск, будто ничего особенного не случилось, и ушел на КП.
Мазур остолбенел, не смог выговорить даже положенное «есть». Его бросило в жар. У командира в воздухе отказало оружие — это же такое ЧП…
А командир уже звонил в штаб и докладывал заместителю командующего ВВС Черноморского флота генералу Ермаченкову о неудачном вылете, сожалея, что не удалось сбить ни одного «юнкерса».
— Ну и черт с ними, с «юнкерсами», — ответил Ермаченков. — Сам-то цел?
— При чем тут я?
— А при том, — пояснил Ермаченков. — «Юнкерс» был твой? Твой. Так вот, найди его и сбей. Генерал продолжал говорить, телефонная трубка в руках Любимова взмокла, казалось, накалилась докрасна от стыда.
Но комэск мужественно молчал и сказал лишь под конец:
— Завтра искупим свою вину, товарищ генерал.
Завтра… А сегодня за ужином, где обычно обсуждались боевые вылеты, предстояло разобраться в чрезвычайном происшествии.
В бою командиру отказало оружие! — такого в эскадрилье еще не бывало. И причина-то оказалась глупой. Оружейник после предыдущего вылета разрядил пулеметы и пушку, заменил стволы, наполнил патронные ящики и, оставив оружие незаряженным, побежал зачем-то в каптерку. В это время ничего не подозревающий механик и выпустил Любимова в воздух.
Обсуждали ЧП вместе с техническим составом, спорили недолго, но крепко и решили: впредь каждый летчик обязательно перед вылетом проверяет оружие.
Никак не могли придумать наказание виновным: ведь смерть ежедневно, ежечасно бродила по пятам каждого из нас.
Наши самолеты стояли рядом замаскированными в лесозащитной полосе. Мы с командиром дежурили.
Каким бы напряженным ни был день, звено или пара истребителей всегда оставалась на аэродроме. Летчики в регланах или комбинезонах с пристегнутыми парашютами обычно изнывали в кабинах от жары, чтобы по первому сигналу быстро взлететь прямо со стоянки. Отражать нападение на аэродром с воздуха пока никому не приходилось. Немцы площадку Тагайлы еще не знали. Но для прикрытия посадки возвращающихся с боевого задания товарищей дежурной паре приходится подниматься в небо по нескольку раз в день. Летчики часто бывали в длительных воздушных схватках с «мессершмиттами», прилетали усталыми, иногда и ранеными, на подбитых машинах, с тощими остатками бензина и боеприпасов. В таком состоянии, да еще с потерей высоты и скорости при заходе на посадку, они не могли отразить внезапного нападения немецких истребителей, Для их безопасности в воздухе и барражировало дежурное звено или пара.
Собственно, пара истребителей как боевая единица у нас тогда официально не существовала. Было звено, впереди командир — ведущий, по сторонам, сзади, прикрывали его левый и правый ведомые. На самолетах с малыми скоростями такой строй не сковывал свободы маневра и вполне себя оправдывал. Но для новых скоростных истребителей ни новое построение, ни новая тактика разработаны еще не были. Творчески мыслящие летчики сами вносили поправки, очень слаженно летали и успешно вели воздушный бой. Свобода маневра и взаимное прикрытие обеспечивались незначительным удалением правого ведомого и в три-четыре раза большим — левого. Молодые же летчики по-прежнему жались крыло к крылу и не могли воспользоваться преимуществами новых машин.
В нашей эскадрилье с переходом на скоростные «яки» ничего подобного не происходило. Оставляли на дежурство пару истребителей потому, что не хватало самолетов на прикрытие штурмовиков, бомбардировщиков или переднего края обороны. По той же причине формировались из пар и сами группы прикрытия. Так и в бой вступали парами и не заметили, что третий был бы лишним.
Так рождались и новое построение и новая тактика воздушного боя.
Кстати, вспомнился и недавний первый мой не состоявшийся бой, вернее первая встреча с «мессершмиттом». Я не считал ее проигранной — ведь, как бы там ни было, обстановку оценили мы
