Мощное «ура!» раскатилось над аэродромом.
Расходились люди как-то тихо, торжественно. Что же — их можно было понять: я поневоле затронул их незажившие раны, вспомнил друзей, которые совсем недавно были еще с нами…
Днем привезли почту. Газета «Черноморский летчик» поздравила нас: «Боевой краснофлотский привет летчикам-гвардейцам, отмечающим сегодня славную вторую годовщину со дня присвоения высокого гвардейского звания!»
Были в газете и стихи:
Ребята улыбались: слишком несовершенными, даже для неискушенного читателя, были эти строки. Наверное, их сочиняли вчера прямо ночью, прямо в номер. Сочиняли искренне, хотели нас порадовать.
А всего через сорок минут прозвучала команда боевой тревоги:
— По самолетам!
Истребители выруливали на старт, взлетали и брали курс в сторону Крыма.
Штурмовик подбит над целью
Бывает, что и сухие строки звучат как музыка. Например, как вот эти: «Вечером 10 апреля командующий Отдельной Приморской армией генерал Еременко А. И. по согласованию с представителем Ставки Верховного Главнокомандования Маршалом Советского Союза К. Е. Ворошиловым отдал приказ о переходе в наступление. В связи с тем, что противник стал поспешно отводить свои основные силы, командующий армией приказал артиллерийское обеспечение наступления проводить методом коротких, но сильных артиллерийских огневых налетов. Одновременно на 4-ю воздушную армию была возложена задача мощными ударами штурмовой и бомбардировочной авиации поддержать наземные войска… Авиация Черноморского флота должна нанести ряд ударов по плавсредствам противника в порту Феодосия». А это уже «по нашей части». Что ж, — не подведем!
Утром разворачиваем «Правду». Статья Леонида Соболева: «Словно какая-то сила восторга, торжества и жажды окончательной победы несла людей на траншеи, доты, на орудия и пулеметный огонь отчаянно сопротивлявшегося врага, несла вперед — к Севастополю».
У нас, летчиков, крылья были всегда. Но что-то, наверное, случилось и с нами: такого внутреннего, духовного подъема в полку никогда не было. Люди буквально рвались в бой. Готовы были летать непрерывно. Днем и ночью, лишь бы приблизить час разгрома врага.
Крылом к крылу мы шли в атаки вместе с бомбардировщиками и штурмовиками. Мы делали одно общее дело и вместе переживали и победы, и неудачи друг друга. И уже нельзя было сказать, чьими подвигами мы более гордились после проведенных операций — «своими» или «чужими». Теперь все было «нашим». Вот почему мы так переживали случай, происшедший с экипажем штурмовика Ил-2, который вел лейтенант Николай Астахов. Произошло все это 8 апреля в районе Армянска.
«Ил» уже выходил из атаки, когда за спиной Астахова раздался оглушительный взрыв. Николая взрывной волной сильно прижало к штурвалу.
«Прямое попадание, — пронеслось в мозгу командира. — До своих не дотянуть…»
Штурмовик коснулся земли, подпрыгивая и переваливаясь с боку на бок, прочертил черную полосу и наконец замер.
Астахов огляделся. Справа, вдалеке, синели холмы с древними развалинами крепостных построек. «Ясно — Турецкий вал».
— Вася, выбираемся! — крикнул Николай стрелку-радисту Сидорову, откидывая фонарь кабины.
И только сейчас Астахову стало ясно: положение их безнадежно. Самолет окружали гитлеровские автоматчики.
Сидоров, наверное, не успел их заметить. Он высунулся из кабины и тут же был прошит автоматной очередью.
«Нет, живым вам, гады фашистские, не дамся!» — Астахов поспешно расстегивал кобуру.
Ощутив в руке шершавую рукоять пистолета, он вдруг успокоился. Словно не было ни этой вынужденной посадки, ни немцев, облепивших самолет со всех сторон и истошно кричавших:
— Выходи! Все равно — капут! Плен… Понимайт — плен. Сохраняйт жизнь…
Астахов поднял пистолет.
Но, видимо, фашисты зорко следили за каждым его движением: несколько автоматных очередей раздалось почти одновременно.
Лицо обожгло. Из раны на щеке обильно потекла кровь.
Он с трудом перевалил тело через борт машины, но тут же потерял сознание.
Связанного, окровавленного Николая фашисты волоком потащили к своим окопам.
А бой на земле продолжался. Астахов был в беспамятстве и не мог видеть, как немцев выбили из окопов и погнали к Каркитинскому заливу.
Отступая, гитлеровцы прихватили с собой и нашего летчика.
Они не бросили и не пристрелили его и тогда, когда пришла ночь, и под покровом ее остатки разгромленной группировки врага на всем, что только попадало под руки — лодках, плотах, бочках, — перебирались на другую сторону залива, Здесь их ждали машины.
Уже очнувшегося Николая бросили в кузов. Рядом сели два автоматчика. Астахов видел, что уже брезжит рассвет и понимал, что с началом нового наступления его непременно прикончат.
Действительно, вскоре вокруг машин с грохотом стали рваться наши снаряды.
Машина, где лежал связанный летчик, рванула с места и быстро стала уходить.
За ней — Николай успел заметить — на полной скорости шло еще несколько немецких грузовиков.
«Ага! Драпаете! — с удовлетворением подумал Астахов. — Далеко не удерете!..»
По кузову защелкали пули, автоматчики мгновенно рухнули на пол кузова. Над машиной прошли два «яка».
«Авдеевские», — заметил Николай и грустно улыбнулся. Действительно, нет ничего несуразнее, как погибнуть от пули, пущенной рукой тех, кто всегда оберегал его, Астахова, в бою.
«А теперь — уже совсем свои», — с тоской подумал летчик, когда машины подошли к железнодорожной станции: шестерка «илов» атаковала их колонну.
«Ди шварце тодт!» — завопили фашисты и бросились врассыпную.
«Черной смерти» — «илов» — гитлеровцы боялись, как черт ладана. Фашистов словно ветром сдуло.
