— Говорю тебе, точно! Что я мерзавец — по женщинам стрелять!
— Как бы ошибки не вышло…
— Ошибки не было. Это абсолютно точно…
— В чем дело? — спросил я.
— Понимаете, товарищ командир, какое дело… Вышли в атаку на транспорт.
— И что же.
— Видим — на палубе… женщины.
— Откуда на Херсонесе женщины?
— Сами удивляемся. Но они нам махали платками, сцепились на палубе и…
— Вы не решились атаковать.
— Конечно.
— Странная история… Локинский, — позвал я начальника штаба, — срочно свяжитесь с разведотделом флота, выясните — что бы это могло означать…
— Есть.
Локинский прибежал через двадцать минут:
— Все это «липа», товарищ командир! Никаких женщин на транспорте нет. Это гитлеровцы переоделись в женское платье. Чтобы нас провести… На транспорте — офицеры с награбленным барахлом.
— А, черт! — я не дослушал. — Срочно связывайтесь с соседями. Вызывайте штурмовики…
Через час все было кончено. Транспорт не успел далеко уйти. После третьего захода на месте, где он только что находился, плавали доски, бочки, пустые чемоданы из-под реквизита этого жалкого фашистского маскарада.
В ночь на 12 мая немецкое командование пыталось эвакуировать остатки своих войск с мыса Херсонес. Оно намечало под прикрытием арьергардов начать отход с занимаемого рубежа 12 мая в 4 часа. Но в 3 часа ночи наши войска перешли в наступление, прорвали оборонительные позиции противника и в 12 часов дня завершили разгром вражеской группировки в Крыму.
Подошедший с запада для спасения немецких войск караван судов атаками авиации во взаимодействии с артиллерией не был допущен к берегу.
Последняя эвакуация вражеских войск с полуострова была сорвана.
Этого было мало — сбросить фашистов в море. Каждый из нас помнил приказ командования: «Преследовать раненого фашистского зверя по пятам и добить его…»
Такое означало: ни один транспорт с бежавшими морем гитлеровцами не должен был уйти. Ведь те, кто спасается, завтра появятся на других фронтах.
Этим жил каждый летчик. И как-то «разделить» нашу работу было почти невозможно: все рода авиации действовали одновременно, в теснейшем контакте. Наши «яки» прикрывали штурмовики и бомбардировщики. Но и сами истребители то и дело, в зависимости от обстановки, становились штурмовиками.
Зло и отчаянно работали летчики. Сводки едва поспевали за событиями:
«…авиацией и кораблями Черноморского флота с 8 апреля по 19 мая потоплено с войсками и военными грузами противника: транспортов — 69, быстроходных десантных барж — 56, сторожевых кораблей — 2, канонерских лодок — 2, тральщиков — 3, сторожевых катеров — 27 и других судов — 32. Всего потоплено за это время 191 судно».
Моторист Григорий Вязов любил Маяковского. С аэродрома на аэродром кочевал в его вещевом мешке потрепанный томик стихов поэта.
Читал Григорий стихи всегда не вслух. А тут после ужина вдруг разошелся:
— Послушайте, ребята, Маяковского. Вот дает! Прямо о сегодняшнем дне!
— Давай!
Григорий начал с пафосом:
Дружный хохот перебил читавшего.
— А действительно, словно сегодня написано!
— Только фашистам сейчас не до роялей и канареек. Головы бы унести!
— Да и кадетов нет.
— Ничего, всякие там полицаи и бургомистры сойдут за кадетов!
— В стенгазету это надо!..
— Гриша, читай дальше!
Вязов, довольный успехом, деланно хмурился:
— Сами же перебиваете, а говорите — «читай»!
— Не ходи на виражах! Продолжай!
— Хорошо.
Летчики аплодировали, кричали, смеялись.
— Повторяется история-то, Михаил Васильевич, — подошел ко мне Гриб.
— А как же иначе!
— Недоучли гитлеровцы опыт прошлого.
— В школе их плохо учили.
