— Не исключено, что гитлеровской разведке что-то станет известно. А от фашистов можно ждать любых пакостей. Словом, вы должны обеспечить нормальную работу Ялтинской конференции, «прикрыть» ее с воздуха. Ни один немецкий самолет не может в дни работы конференции появиться над Крымом… Задаче ясна?
Нужно ли было о чем-то спрашивать. Каждый командир отлично понимал, какая огромная ответственность ложится с этой минуты на каждого из них.
Перед тем как две эскадрильи «яков» перелетели по приказу на мыс Херсонес, чтобы прикрывать работу конференции с моря, летчики успели познакомиться со своими американскими и английскими коллегами, прибывшими на один из крымских аэродромов.
Василия Гусакова и его товарищей пригласили к зарубежным машинам.
В конце летного поля стояла английская эскадра «Москито». Напротив — американские «Лайтинги».
Четырехмоторный пассажирский самолет, на котором прилетел Рузвельт, находился в середине своей эскадры. Точно такое же положение занимала машина Черчилля.
— Стоят, — подмигнул Кологривов Гусакову.
— Стоят…
Рассмеялись.
Только они знали, что кроется за этим словом — «стоят».
Дело в том, что летчики союзников с первого дня пребывания на советском аэродроме начали ранние утренние тренировки.
Тренировались бы над аэродромом — бог с ними, кто бы им стал мешать? Вся беда в том, что тяжелые машины, все расширяя и расширяя радиус полета, почти на бреющем носились над крышами домов окрестных городов и сел.
В окнах дрожали стекла. Никто не мог буквально найти себе места: полеты начинались чуть свет и нередко затягивались до глубокой ночи.
Стали искать «дипломатический» выход. Нашел его командующий ВВС Черноморского флота генерал Ермаченков.
Днем он вызвал командира полка к себе:
— Видишь, что делается, — кивнул он в сторону окна, за которым слышался рев стартующих и садящихся тяжелых машин. — Людям — ни сна, ни покоя. Надо с этим как-то «дипломатично» кончать. И я вот что надумал. Подними-ка ты во время этих полетов пару своих ястребков и «покажи» союзникам сверхнаивысший пилотаж. Так сказать, в порядке «обмена опытом».
— Удобно ли, товарищ генерал, — еще какие-нибудь осложнения в «высших сферах» получатся…
— Причем тут «высшие сферы»?! Действуй!
— Есть!
Высокая «честь» показать союзникам «сверхнаивысший» пилотаж выпала на долю Кологривова, Гусакова и Степана Петрова.
Едва забрезжил рассвет и на союзных самолетах начали прогревать моторы, над аэродромом вихрем на бреющем полете понеслась тройка «яков».
Точно над летным полем они сделали петлю, выпустили шасси и с ходу произвели посадку недалеко от английских и американских машин.
К летчикам подошел Ермаченков:
— Задание понятно?
— Да.
— Отлично! Действуйте. Самолетов не жалеть. Покажите, на что вы способны.
— Есть, «не жалеть самолетов»!..
Пока Кологривов, Гусаков и Петров находились на земле, к ним началось паломничество союзных летчиков. Они с любопытством рассматривали «яки». Градом сыпались вопросы.
— Какая маневренность?
— Вооружение?
— Какой самолет лучше: Як-3 или Ме-109?
— Смогли бы вы летать на наших машинах?
Ответы явно нравились:
— Лучше Як-3 сейчас истребителей нет.
— На ваших машинах можем лететь хоть сейчас.
— А смогли бы вы провести с нами условный воздушный бой?
— Хоть сию минуту.
— Но у нас тяжелые машины. Мы будем поставлены в невыгодное положение.
— Изменим соотношение сил. Против одного «яка» выставляйте четыре самых лучших ваших машины. Впрочем, мы принимаем любые ваши условия.
Вопросов больше не было…
Назавтра с самого утра летчики и техники с «Москито» и «Лайтингов» расположились у своих машин. Все с интересом ожидали «представления».
Кологривов и Гусаков договорились: пилотировать прямо над самолетами союзников, выходить из фигур на высоте 50-100 метров, взлетать — между рядами машин англичан и американцев.
Гусаков взлетел, набрал скорость, зашел точно вдоль стенки «Москито» и «Лайтингов» и на высоте всего 50 метров начал головокружительный высший пилотаж.
Петля, иммельман с полуторной бочкой, переворот, ранверсман, восходящий штопор, обычный штопор, боевой разворот — подчас Василию казалось, что от таких перегрузок «як» вот-вот развалится. Он воистину «не жалел» самолета.
То же самое проделывает Кологривов. Он идет в «атаку»: на высоте 400 метров — глубокий вираж. С плоскостей и стабилизатора срываются дымчатые струи разорванного воздуха. И сразу — шесть бочек подряд.
На земле творилось что-то невообразимое: вверх летели шапки, шлемы. Союзные пилоты свистели (они так выражают свой восторг), хлопали, орали…
Командующий поздравил летчиков:
— Спасибо. Теперь они утихомирятся. Ведь у них был один аргумент: мы отрабатываем технику пилотирования. После сегодняшнего… — Ермаченков улыбнулся, — вряд ли они столь рьяно будут демонстрировать эту «технику»…
Так все и случилось: на аэродроме установился порядок. Полеты союзных машин стали проходить по заранее разработанным маршрутам и в определенное время.
А над Ялтой и вокруг нее непрерывно патрулировали наши «яки».
Все было продумано до мелочей.
Созданный полком воздушный щит был абсолютно непробиваем для любой армады самолетов противника.
Ялтинская конференция была прикрыта с воздуха абсолютно надежно.
А в те мгновения, когда «яки» прикрывали Ялту с воздуха, в Ливадийском дворце Рузвельт попросил Сталина рассказать о положении на советско-германском фронте, сложившемся к тому времени.
Сталин предложил заместителю начальника Генерального штаба Красной Армии генералу армии Антонову удовлетворить любопытство союзников.
Антонов с гордостью докладывал:
— К 1 февраля, то есть за 18 дней наступления, советские войска на направлении главного удара продвинулись до 500 километров. Таким образом, средний темп продвижения был 25–30 километров в сутки.
Советские войска вышли на Одер, на участке от Кюстрин (севернее Франкфурта) и южнее, и овладели Силезским промышленным районом.
Перерезаны основные пути, связывающие восточно-прусскую группировку противника с
