завязываются скоротечные схватки. Собственно, кто здесь штурмовик, а кто истребитель — понятие весьма относительное.
Наблюдаем с ведомым, как из-за холмов на бешеной скорости идут к окопам десанта три танка.
— «Заря»! «Заря»! Танки! — кричу по радио.
Вначале думаю: на «илах» нас не поняли. Через мгновение убеждаюсь: поняли, но «наши», как я их теперь мысленно называю, танки — не единственные. Штурмовики бьют по машинам, выскочившим слева и справа. Значит, звездная атака.
Оглядываюсь: тройка наших барражирует над полем боя. В случае чего прикроют. Радирую: «Иду на танки! Наблюдать за воздухом».
Что может сделать в данном случае истребитель? Казалось бы, немногое. Нет! Разбить строй атакующих, остановить их, а при удачном пушечном залпе, и зажечь танк — это в наших силах.
Стремительно снижаемся. В скрещении линий прицела — башня. Нажимаю гашетку. Вижу, как веселыми осколками брызжет по броне сталь. Танк лихорадочно меняет курс. «Ага! Не понравилось!» Новый заход. Вижу: ведомый бьет по второму танку. Кажется, попал: танк завертелся. Гусеница с перебитыми траками сползает на землю.
Бью по «своему». Стараюсь попасть по бакам с горючим. В это мгновение появляются два «ила». Отлично! Они довершат начатое.
Теперь — по пехоте. С этой легче! Прохожу над самой землей. Работают пулеметы и пушка. Падают, разбегаются гитлеровцы.
По плоскости шарахнула очередь. А это еще откуда?
Оглядываюсь. Снопы огня летят к моей машине из-за груды камней. Разворачиваюсь, ловлю камни в прицел. Вижу, там пушка. Бью… Летят в воздух прутья арматуры. Бежит прислуга. Гитлеровцы падают под огнем моих пулеметов. Пушка умолкает. Снова набираем высоту. Тройка наших сцепилась с четверкой «Ме-109». Спешу на помощь. Увидев мою пару, «мессеры» отвернули. Так и подмывает броситься за ними в погоню. Нельзя! Штурмовики продолжают утюжить передний край противника. Их нельзя оставлять без прикрытия.
Корреспонденция доставляется на дом
— На задание идут Глухарев, Дорофеев, Колосов, Данилов, Игнатьев… — командир глухо зачитывал фамилии. Он едва держался на ногах. Так устал. Впрочем, не лучше выглядят и те, кто выходил из строя, когда называли их имена. Несколько бессонных суток давали о себе знать: люди побледнели, осунулись. И самое главное — никакой надежды на передышку.
— Задание осложнено тем, — продолжал командир, — что работать придется под непрерывным огнем противника. Отдельные группы десантников так глубоко вошли в оборону противника, что оказались отрезанными от своих. Боеприпасы у них на исходе. Продукты кончились. Не вам объяснять, что это такое…
В особо трудном положении находится отряд Героя Советского Союза Ботылева. Это — вот здесь, — командир полка показал на маленький кружок на огромной карте города.
— Прошу учесть, — командир попытался улыбнуться, — что мы вовсе не собираемся снабжать боеприпасами и продовольствием гитлеровцев. А ошибиться здесь ничего не стоит: сбросишь грузы на соседние дома, промахнешься — все достанется гитлеровцам…
Данилов и Глухарев прошли над разбитой улицей два раза.
Черт его разберет, где здесь свои, где немцы. Из всех окон — огонь. То там, то здесь через улицу стремительно перебегают фигурки людей.
— Товарищ командир! Кажется, они в угловом доме, — передает Глухарев.
— Почему ты так думаешь?
— Фигурки там черные. А ребята Ботылева, я знаю, не захотели переодеться в армейскую форму. И на суше хотят быть моряками.
— Это ни о чем еще не говорит.
— И потом, обрати внимание, в начале улицы по нас бьют из всех окон и чердаков. А с угла никто не стреляет.
— Может быть, ты и прав.
— Пройдемся еще разок?
— Давай!
С ревом, едва не задевая крыши домов, проносятся над улицей «илы».
Неожиданно перед угловым домом возникает фигурка моряка. Он яростно размахивает бескозыркой.
— Рискуешь, браток! Да уходи ты, черт, в укрытие! — ревет в микрофон Данилов.
— Ты это кому?
— Да вон, пижон на мостовой! Его же сейчас ухлопают.
Данилов качнул крыльями: вас понял. Моряк исчезает в подъезде. Новый заход. Тюки уходят вниз.
На аэродроме Данилову подали радиограмму Ботылева:
«Передайте нашу благодарность летчику ведущего самолета за доставку нам продовольствия и боезапаса прямо на дом».
— Что ж, друже, — приятель положил руку на плечо Данилову. — Судя по всему, кончится война, можешь и в цирк податься. Представляю афиши: «Небывалый аттракцион. Мастер воздушной акробатики Данилов. Накидывает кольца с самолета на голову воробья».
— Брось трепаться, — отмахнулся Данилов.
— Старик! Ты чего ерепенишься. Знаешь, что добавил к радиограмме Ботылев?
— Ну?
— Один из сброшенных тобой тюков угодил прямо в дверь, где засели моряки.
— Опять сочиняешь?!
— Нет, это серьезно.
— Бывает! — неопределено протянул Данилов… Командир еще раз перечитал заметку во фронтовой газете:
«В течение четырех дней борьбы за Новороссийск летчики части Героя Советского Союза Ефимова бомбоштурмовыми ударами уничтожили 52 автомашины, 12 полевых орудий, 8 танков, 6 минометов, 6 „эрликонов“, 10 повозок, 1 тягач, 2 дзота. Подбили 4 танка и 10 автомашин, вызвали 12 взрывов, 6 пожаров и истребили до тысячи гитлеровских солдат и офицеров».
— Что ж, кажется, все верно. Сводка за какой день?
— Позавчерашний.
— Я и смотрю… Вроде бы больше набили. Ну, ничего. Сочтемся славою?..
— Сочтемся! После Победы.
— Вот и я так думаю…
Могила на перевале
— Будете сопровождать штурмовики в район поселка Небережаевский, севернее Новороссийска.
Командир мог и не уточнять: маршрут был изучен до мелочей и пройден не однажды. Обстановка сложилась так, что вместо трех-четырех боевых вылетов в сутки летчики делали по десять-двенадцать.
— Как думаешь, Коля, не заблудимся? — Василий Добров улыбнулся Лазутину.
