собраться вместе? Я принесу огарок, возьмем у Маруськи те самые старые карты — представь, они и сейчас в ее чемодане… Мальчишек с корпуса возьмем… И тихо-тихо будет плескать зовущая волна…
Они замолчали, и лица их все светлели и светлели. А пароходик все не отплывал; люди прощались с провожающими, заходили на борт, опять спускались, никакой спешки и окриков, все уютно, ласково, по- семейному… Это могло продолжаться еще долго. И никакого кульминационного момента не будет, и никто не спрыгнет с корабля; а если спрыгнет, так его подождут, пока он залезет обратно: отчего не подождать под таким солнцем?
Я протолкался сквозь них и молча вышел в двери. Снаружи уже стемнело, стало еще холоднее, так что я испугался — не опаздываю ли я; но нет, вот и Хоныч, уже утеплившись какой-то шинелью, ссутулился под прибрежной сосной.
— Лани? Неужели ты вышел? Я уж и не ждал, — как-то хрипло сказал он, не обернувшись.
— Боюсь, что здесь мы бессильны, — вздохнул я и тут заметил, что под незастегнутой шинелью он как-то странно одет. — Эй, Хоныч, ты чего нарядился в капитанский китель? Знаешь, что тебе за это будет от Дарля?
Он тоже вздохнул и пошел к Неприступной бухте. Под ногами чавкал жидкий снег пополам с песком.
— Дарля мы похоронили шесть лет назад, — наконец сказал он, повернув ко мне усталое лицо. — Когда в Марсовом проливе он спас команду и корабль от бури, его сердце не выдержало.
Я понял, что он не шутит.
Мы остановились возле Неприступной.
— Пока, Лани, — сказал Хоныч, протянув мне свою крепкую ладонь.
— Я что… отлучен? — спросил я, чувствуя, что горизонт плывет.
— Нет, — сказал Хоныч. — Но в этот раз команда набрана. Может быть, следующей весной освободится место юнги… Может быть… Впрочем, честно говоря, очень не хотелось бы. Но надеюсь, что мы с тобой еще встретимся.
— Хоныч! — чуть не закричал я. — Господи, да разве я знал, Хоныч! Я…
— Ну, ну, только не плачь, — сказал он и похлопал меня по плечу. — Ты без нас восемнадцать лет прожил и не заметил, проживи еще один год. А сейчас, знаешь, я все-таки пойду. До отплытия четыре часа. Я должен все, все проверить. Что-то нынче в городе зябко, ты не находишь? Ладно, скоро мы выйдем отсюда.
— Что же мне теперь делать… Капитан? — убито спросил я.
— Жить, — сердито сказал Капитан. — И китель сними, во всяком случае, до весны. Тем более что за четыре часа вся команда обязана быть на борту, и ты будешь выглядеть слишком странно. Пока, Лани.
Он тяжело зашагал по хлюпающему песку, поднялся по сходням, и какой-то мальчишка в ярко-голубом задудел в горн.
Я снял китель, свернул его и зашагал сквозь промозглый город. На меня все равно оглядывались, тем более что начался мелкий колючий дождь с градом. Но это было не главное… главное — куда я иду? Не знаю; разве у меня здесь что-нибудь есть? Все мои бывшие друзья остались там, в бабьем лете, все еще греются и перекладывают чемоданы и никак не отчалят. Может быть, еще не поздно заглянуть к ним на пару минуток, согреться, а там, глядишь, придет и следующая весна? Не следующая, так послеследующая. Ведь места все равно когда-нибудь да освобождаются, кто-нибудь да погибает на трудном пути…
Я содрогнулся от ужаса; Господи, сохрани их всех целыми еще тысячу лет!
В конце улицы стояла часовня. Должно быть, недавно выстроили — раньше не было. Раньше меня посылали молиться в самый конец города, в старую церковь, Капитан Дарль с чего-то считал, что мои молитвы доходят лучше других… Но это раньше, а как сейчас… Я выгреб из карманов все деньги, купил свечей и поставил их за счастливое плавание. Глядя на меня, несколько человек тоже подошли и поставили рядом свои.
Маленькие, маленькие свечки тянули кверху свои огоньки. Синий, золотой, белый — почти как…
Мне дан приказ: жить. Значит, я должен жить. Один. В давно уже чужом городе. И если те годы я провел без них, эти я проведу вместе с ними. Потому что не Капитан выбирает Дальних Матросов. Они сами выбирают себя, где бы они ни были на этой планете и в мирах. Они сами выбирают себя, а Капитан только объединяет их вместе…
Где-то тихо запищал телефон. Я не думал, что в часовне может быть телефон. Потом ко мне подошли.
— Как ваше имя?
Я сказал. Звонил Хоныч.
— Так я и подумал, что это ты. О чем именно ты там молишься? — угрожающе спросил он.
— О счастливом плавании, — сказал я.
— И все?
— И все. Может быть, еще я думаю о том, как вернее выполнить твой приказ: жить, оставаясь здесь.
Он помолчал. Потом угрюмо сказал:
— Будем считать, что я поверил. Через десять минут чтоб был здесь.
И бросил трубку.
Тогда я еще раз поклонился святым и побежал к набережной. Я понял, что он потерял матроса. Дальний Матрос, опоздавший к сроку, мог быть только в двух местах. Там, где я был сейчас. Или там, где я был последние восемнадцать лет…
Я поскользнулся и чуть не врезался в этот адов забор.
«Осторожно. Светлое прошлое. Капитан Дальний».
Капитан Дальний… нет. Приказ Капитана должен выполняться как есть, без излишней самодеятельности. Я побежал к Неприступной. Но первое, что я скажу Хонычу, будет просьбой пустить меня к этому безумному матросу, который, конечно, еще не знает, что его ждет…
Хоныч стоял у причала мрачной фигурой и смотрел, как я бегу к нему. Китель я по-прежнему держал под мышкой.
— Нет, — ответил он, даже не дослушав меня до конца. — Иди в пятый отсек к Тиоко.
Я колебался. Хоныч сказал:
— Оттуда нельзя никого вытащить. Они поломаются на первом же прыжке… Тебя что-то смущает? Если ты не уверен, то лучше останься. Мне совсем не надо, чтобы какой-то наш матрос мысленно жил возле этого забора и вклинивал в нашу работу его щепки. Это всегда плохо кончается.
Он замолчал и посмотрел вдаль, туда, где темное небо сливалось с темной водой. И тогда я понял: все дело в том, что это был мой друг Хоныч, с которым мы когда-то жгли огарки, который правда таскал с кухни черствый хлеб. Я помню, как он дрожал перед контрольной, как ревел на моем плече в час отчаяния. А теперь он старше меня на восемнадцать дальних лет, а я никак не могу этого вместить. Пожалуй, он уже тогда был опытней меня, а я и теперь не могу признать в нем капитана… И все мои младшие помощники, конечно, тоже уже давно не младшие… И теперь я буду выполнять приказы хрупкого, но отчаянного Тиоко, а не он мои. О великий Дальний Корабль! Единственное бессмертное, что есть на этой земле…
— Я не уверен в тебе, — сказал Капитан. — Но я часто в тебе не уверен, а иногда ты поражаешь меня в последний момент. Решай сам.
Он пошел по сходням, а я стоял и думал. И это было мучительно. Я стоял возле Дальнего Корабля и думал! Дальний Капитан звал меня, а я думал! Работы было невпроворот, а я думал. Я сам не пускал себя на Дальний Корабль! Потому что где-то у меня были какие-то мифические друзья, еще не совсем мертвые друзья, и я не мог их оставить, хотя давным-давно был им не нужен! Потому что где-то у меня был незнакомый мне матрос, которого тоже засосала в себя пристань Светлого Прошлого. А еще, если уж быть сострадательным, почему бы мне не начать вытаскивать оттуда всех? Провести там всю жизнь, уговаривая, убеждая и рассказывая про Дальние Рейсы, тогда как там, в рейсах, кому-то ежеминутно нужна моя помощь!..
— Кэп, — сказал где-то наверху тихий голос Тиоко. — Кэп, я ничего не понимаю. Те, горожане — еще понятно. Они ничего не видели. Они ничего не знают. Но наши? Почему ломаются наши? Они знают свойства времени. Они знают Дальние Законы. Почему, заболев, они не могут поставить себе диагноз?
