незаметно превратилась в основу своеобразной теории бесконфликтности. Маркс и Энгельс имели в виду, что коммунистическое общество обеспечит человеку равное развитие его физических и духовных способностей. Иные теоретики расширили это марксистское понятие человека гармонического до человека бесконфликтного, человека без душевных бурь и сомнений.
Оказывается, для фантастики, для ее успеха недостаточно остроумно и интересно заверченного сюжета, недостаточно изобретательности и остроумия авторов, недостаточно и литературных талантов — нужны серьезные нравственные проблемы. Хотя бы те, о которых уже давно говорят и пишут выдающиеся ученые, вглядывающиеся в туманное завтра.
Один из крупнейших физиков нашего столетия Макс Борн а книге «Моя жизнь и взгляды» тревожился, как перенесет человечество последствия автоматизации, в результате которой, по его мнению, неизбежно должна произойти перестройка нравственных норм. «Настоящая болезнь, — писал он, — гнездится глубже. Она состоит в разрушении этических принципов, которые создавались веками и позволяли сохранять достойный образ жизни даже во времена жесточайших войн и повсеместных опустошений… В состоянии мира основу жизни общества составлял упорный труд,
Человек был горд своим умением работать и плодами своей работы. Квалификация и изобретательность в применении знаний ценились очень высоко. Сегодня от этого мало что осталось. Применение машин и автоматики принижает значение личного вклада человека в выполняемую работу и уничтожает чувство собственного достоинства». О девальвации традиционной этики и культуры предупреждал выдающийся философ Альберт Швейцер в книге, написанной еще в начало двадцатых годов.
Разве эти идеи недостаточно серьезная основа для фантастики? Разве эти проблемы менее важны или менее интересны, чем космические полеты? Небрежение человеком может дорого обойтись человечеству, и негоже фантастам вносить в это дело, хотя бы и косвенно, свою лепту.
Советская фантастика утверждает веру в человека и его возможности. Прекрасны люди будущего 'и у И. Ефремова, у Е. Войскунского и И. Лукодьянова, у братьев Стругацких. Безмерно увеличились их физические возможности, они настолько стремительны в своих движениях, реакции их так быстры, что становятся в драке невидимыми для своих противников, они могут усилием воли зарастить раны на своем теле, перенять на себя часть страданий другого человека, могут видеть в темноте, читать чужие мысли, в считанные мгновения успевают с такой степенью подробности рассмотреть сложную скульптуру, что современному человеку для этого понадобилось бы, наверное, не менее получаса. И все-таки порой современный читатель чувствует себя интересней и полнее, чем герой фантастического произведения: мешает скороговорочность, поглощенность автора проблемами, к человеку непосредственно не относящимися.
Так, например, в романе «Туманность Андромеды» Дар Ветер, работая на титановом руднике, не замечает своих товарищей и, видимо, не знает их имен, хотя их на этом суровом острове всего лишь восемь человек. Освоившись с комплексом машин, он не освоился с людьми, представая вопреки желанию автора эгоистом надменным и невежливым: «Шорох камней заставил Дар Ветра очнуться от сложных и неясных размышлений. Сверху по долине спускались двое: оператор секции электроплавки — застенчивая и молчаливая женщина и маленький, живой инженер наружной службы. Оба, раскрасневшиеся от быстрой ходьбы, приветствовали Дар Ветра и хотели пройти мимо, но тот остановил их:
— Я давно собираюсь просить вас, — обратился он к оператору, — исполнить для меня тринадцатую космическую фа-минор синий. Вы много играли нам, но ее ни разу». Мы так и не узнаем больше ничего про эту женщину, которая так много играла, что для нее не нашлось даже имени.
Как ни обидно, но подобные просчеты довольно частое явление в фантастике, даже у наиболее интересных и талантливых писателей, «отрыв порой словно боятся изображения и теневых сторон человека. Может быть, это тоже одна из причин, почему человек фантастики подчас оказывается одномернее и беднее человека современного, которого изображает сегодняшняя литература, не боясь упреков в принижении его.
Замечательный русский поэт и критик Максимилиан Волошин, создавший, к слову сказать, цикл фантастических философских поэм о судьбах человеческой цивилизации — «Путями Каина», — писал в одной из своих статей, что предвидение — это один из способов изменить будущее: человек, который своим воображением предвосхитил угрожающую ситуацию, тем самым сумел уже предотвратить ее. Эти слова Волошина относились к типу произведений-предупреждений. Но человек может воздействовать на будущее не только предупреждением, но и понуждением его, стимулируя его развитие в нужном направлении.
И фантастика — одно из самых мощных средств в руках его.
Родившаяся из смутной мечты о «золотом веке», она еще долго была по необходимости слаба в отношении художественном! ее интересовали не столько характеры людей, сколько материальные условия их существования, томил не столько голод духовный, сколько физический. Вот почему ранние утопии тяготели к публицистике и отвлеченным рассуждениям, используя художественный образ всего лишь как пример для большей наглядности: очерчивались контуры — детали же были наивны и случайны.
Шли века. Творился исторический процесс. И человек все больше осознавал, что дело не только в том, чтобы объяснить мир, но и в том, чтобы, объяснив, переделать. И по мере нарастания реальных сил и возможностей господства над мирами материи и социальных отношений крепла и наливалась земными соками его мачта. Во второй половине прошлого столетия фантастика окончательно перешла из категории философских утопий в категорию литературы художественной. Великая Октябрьская социалистическая революция явилась гигантским ускорителем не только самой Истории, но и представлений о будущем. Уже не на сотни — на тысячи лет вперед стала прорываться мечта фантастов. Уже не утопической мечтой, а земной реальностью представал в их произведениях «золотой век» — коммунизм.
Сознание этой исторической ретроспективы, очевидно, необходимо как для того, чтобы понимать необратимость этого процесса, так и для того, чтобы не амнистировать сегодняшние просчеты фантастов ссылками на историческую слабость их далеких предшественников.
Фантастика стала художественной литературой. Но литературой особой. Она способна приблизить далекое будущее, колоссально укрупнив характеры и детали. Но, укрупняя героев подлинных, она безжалостно обнажает ничтожность мысли и бедность характеров героев надуманных. То, что еще могло бы «сойти» в рядовом повествовании о современности, оборачивается нетерпимой фальшью и убожеством в повествовании фантастическом. Вот почему так закономерен фельетонный крах многочисленных попыток использовать популярность жанра для слишком легковесных построений и немасштабных целей. Оружие повышенной мощности требует особенно высокой квалификации и ответственности.
Полвека тому назад прозвучали страстные вопросы В. Маяковского:
Мы на полвека ближе поэта к Коммуне, и наши ответы должны быть определенней и точней.
Примечания
1
