Версия Б. Я. Рамма представляется несколько надуманной. То, что папские послы восхваляли папу и его церковь, естественно, но ни о чем не говорит. Просто они не имели права произносить что-либо иное. Монголы и русские это знали и не придавали значения попыткам проповеди. Ведь монголы сами, руководствуясь дипломатическим этикетом того времени, предлагали папе подчиниться Вечному Богу и его сыну – Чингису [120, стр. 171–173]. Понимать этот текст буквально не следует, ибо он был составлен в 1253 г., через 26 лет после смерти Чингиса.
Реальным было то, что ханы Гуюк и Мункэ и князь Александр Невский [13, стр. 175–176] отказались от контактов с Западом в лице папы, как они отвергли бы особу императора, если бы победа досталась ему. Комплиментарность романо-германского суперэтноса с восточными соседями была отрицательной. Монголы принимали православие, ислам и теистический буддизм, но не католичество. Выбор их был подсказан не поиском выгоды, а симпатией, лежащей в сфере подсознательного, т.е. в природе.
Факты без оценок. Аксиологический, т.е. оценочный, подход принят многими историками, и очень давно. Он соблазняет легкостью интерпретации и подбора фактов, создает иллюзию полного понимания очень сложных проблем, ибо всегда в конфликтных ситуациях можно симпатизировать одной из сторон, а на вопрос: «Почему вы сделали именно этот выбор?» – ответить, что эта сторона лучше, прогрессивнее, справедливее, а главное – мне больше нравится. По сути дела, такой историк выражает себя через подобранный им материал и тем самым заставляет читателя изучать не Александра и Дария, а взгляд на них Белоха, Дройзена, Калистова или Арриана и Низами. Но ведь нам интересны не авторы, а причинно-следственные связи этнических процессов, а они не имеют категории ценности. Следовательно, аксиология не помогает, а мешает понимать суть природных явлений, таких, как этногенез.
Вернемся в XIII в. Восемь миллионов обитателей Восточной Европы подчинились четырем тысячам татар. Князья ездят в Сарай и гостят там, чтобы вернуться с раскосыми женами, в церквах молятся за хана, смерды бросают своих господ и поступают в полки баскаков, искусные мастера едут в Каракорум и работают там за высокую плату, лихие пограничники вместе со степными батурами собираются в разбойничьи банды и грабят караваны. Национальная вражда изо всех сил раздувается «западниками», которых на Руси всегда было много. Но успех их пропаганды ничтожен, ибо война продолжает идти: в Карпатах – с венграми, в Эстонии – с немцами, в Финляндии – со шведами.
Вот эту систему русско-татарских отношений, существовавшую до 1312 г., следует назвать симбиозом. А потом все изменилось…
Отрицательное отношение русских политиков и дипломатов XIII в. к немцам и шведам вовсе не означало их особой любви к монголам. Без монголов они обошлись бы с удовольствием, так же как и без немцев. Более того, Золотая Орда была так далека от главного улуса и так слабо связана с ним, что избавление от татарского «ига» после смерти Берке-хана и усобицы, возбужденной темником Ногаем, было несложно. Но вместо этого русские князья продолжали ездить кто в Орду, а кто в ставку Ногая и просить поддержки друг против друга. Дети Александра, Дмитрий и Андрей, ввергли страну в жестокую усобицу, причем Дмитрий держался Ногая, а Андрей поддерживал Тохту, благодаря чему выиграл ярлык на великое княжение.
До тех пор пока мусульманство в Золотой Орде было одним из терпимых исповеданий, а не индикатором принадлежности к суперэтносу, отличному от степного, в котором восточные христиане составляли большинство населения, у русских не было повода искать войны с татарами, как ранее – с половцами. Татарская политика на Руси «выражалась в стремлении… всячески препятствовать консолидации, поддерживать рознь отдельных политических групп и княжеств» [92, стр. 5]. Именно поэтому она соответствовала чаяниям распадавшейся державы, потерявшего пассионарность этноса. Процесс этот, как было показано выше, начался еще в XII в. и закончился, как мы знаем из общедоступной истории, в XIV в., когда наступила эпоха «собирания» земель. Совершенно очевидно, что здесь дело было не в слабых татарских ханах Сарая, а в новом взрыве пассионарности.
Таким образом, заслуга Александра Невского заключалась в том, что он своей дальновидной политикой уберег зарождавшуюся Россию в инкубационной фазе ее этногенеза, образно говоря, «от зачатия до рождения». А после рождения в 1380 г. на Куликовом поле новой России ей никакой враг уже не был страшен.
И наконец, чтобы покончить с побочной, т.е. историографической, темой, необходимо развеять еще один миф. В Монголии после смерти Угэдэя создались две партии, крайне враждебные друг другу. Во главе первой стоял царевич, ас 1246 г. – хан Гуюк, вторую возглавляли Батый и дети Тулуя (Толуя), старший из которых – Мункэ – был другом Батыя. Мункэ поддерживали несториане, Гуюк искал союза с православными.
У Монголии было два сильных врага: багдадский халиф и папа.
Сила монголов была в мобильности. Они могли выиграть маневренную войну, но не оборонительную. Поэтому остро встал вопрос: на кого идти? На папу, в союзе с русскими и греками, или на халифа, при поддержке армян и персидских шиитов?
Батый обеспечил престол Мункэ, тем самым обратив силы Монголии на Багдад и освободив от угрозы Западную Европу. Он считал, что дружба с Александром Невским надежно защищает его от нападения с Запада, и был прав. Таким образом, ход событий сложился в пользу «христианского мира», но не вследствие «героического сопротивления русских», русским ненужного [92, гл. 1], а из-за его отсутствия. Зато династия Аббасидов погибла, и, если бы не вмешательство крестоносцев, предавших монгольско- христианскую армию, Иерусалим был бы освобожден.
На второй натиск у монголов не хватило пассионарности, растраченной в полувековой междуусобной войне (1259–1301). Итак, походы монголов 1201–1260 гг. есть история пассионарного толчка или, точнее, энергетического взрыва, погашенного энтропией. Поэтому поиски здесь правых и виноватых или добрых и злых бессмысленны, как любые моральные оценки природных процессов. Они только мешают разобраться в механизмах изменений причинно-следственных связей в сложных вариантах суперэтнических контактов.
Путем зерна. Диалектика природных явлений предполагает обязательное сочетание жизни и смерти. Согласно закону отрицания отрицания, смерть есть необходимое условие для продолжения любого процесса жизни, и, когда в поле зрения наблюдателя находились короткие отрезки линейного времени, этот тезис не вызывал сомнений даже у древних греков.
Однако к длинным отрезкам времени они относились иначе. «Только горы вечны, да Полярной звезды никто не сдвинет», – говорил герой античной драмы, настолько умный, что даже Олимпийцев считал смертными или, точнее, возникшими и конечными. Римляне были проще и называли свою столицу «Вечным городом», а их культурные наследники, европейцы, полагают вечным линейный прогресс и очень сердятся на тех философов истории, которые говорят об упадках цивилизаций. Обыватель, даже в стенах академий, готов допустить, что исчезнет кто-то, но не он и его институт.
Тем не менее диалектика права. Для продолжения любого процесса, в том числе этногенеза, обрывы и перестройки – такой же элемент развития, как и периоды плавного накопления ценностей. Поскольку этносы таксономически находятся между биологическими категориями – видами и организмами, то срок их существования не может быть определен визуально – слишком долог, а в масштабах культурологии он слишком краток. Возникает вопрос: что является предметом конечным и смертным, если пирамиды и Акрополь пережили египтян и греков, а люди размножаются и человечество все время обновляется? Ответ прост: система этноса, исчезающая вследствие энтропии. А элементы ее – люди – иногда перестраиваются в новые системы, а иногда костенеют в состоянии реликтов.
Для определения и описания начальных и конечных фаз этногенеза нужен широкий охват «временных лет», длинные промежутки линейного времени, которое иным способом сливается в сплошные линии, разумеется для нашего глаза. Как трудно бывает определить «начало» этноса, да и его «конец». С точностью до одного года это вообще невозможно; с точностью до одной жизни – тоже; но с точностью до полутора-двух веков можно, а этого достаточно.
Как говорилось выше, Византия и славянский мир были ровесниками. Значит, и старение их шло синхронно. В ??? в. Византия путем грандиозного усилия избавилась от французов и венецианцев, продлив свое существование до 1453 г. как персистент, а затем остаток византийцев – реликт – влачил существование в мусульманском Стамбуле, пока не был вырезан в 1827 г. по приказу султана в отмщение за
