Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи

на той же стороне, и их за это не осуждает автор «Слова», несмотря на свое уважение к великому князю Всеволоду.

Но если мы на место хана Кончака поставим какого-нибудь татарского баскака, например Куремсу или кого-нибудь из ему подобных, то все станет на свое место. Он раб хана, он приверженец одиозной религии [22, стр. 81–101], и в 1249–1250 гг. его, несомненно, следовало стрелять, если стать на позицию автора «Слова». Что же касается литовцев, то с ними можно было повременить, так же как с немцами, венграми и поляками. Насколько правильна была такая позиция – другой вопрос, но и его не обходит автор «Слова», хотя его мнение высказывается сверхосторожно, в связи с темой, не имеющей как будто никакого отношения ни к походу Игоря, ни вообще к Половецкой степи.

Полоцкая трагедия. Щитом Руси против ударов с запада был Полоцк. Автор «Слова», много говоря о полоцких князьях, с призывом к ним не обращается. Он скорбит о них. Герой полоцкого раздела «Слова» – Изяслав Василькович – личность загадочная. В летописи он не упомянут, что было бы возможно, если бы он никак себя не показал; но он, по тексту «Слова», отличился не меньше Игоря Святославича: пал в бою с литовцами, а поражение князя повлекло сдачу города (стр. 95). Какого города? Надо думать – Полоцка, в котором в 1239 г. сидел некий Брячислав, после чего сведения о Полоцком княжестве прекращаются [135, т. 2, стр. 181]. Это имя – Брячислав – упомянуто и в «Слове»[55]. Так назван брат погибшего князя, не пришедший своевременно к нему на помощь. И несколько ниже – последнее упоминание земли Полоцкой: «На Немизе (Немане) снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладуть, веют души от тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми русских сынов» (стр. 25). Эта вставка композиционно относится к поражению Всеслава в 1077 г. князьями Изяславом, Святославом и Всеволодом Ярославичами (стр. 458). Однако приведенный отрывок в «Слове» поставлен не до вступления Всеслава на киевский престол и его бегства, а после, т.е. после 1069 г. Такой перескок не оправдан, если относить резню на Немиге к временам Всеслава, но если считать упоминание о ней ассоциацией писателя, думающего о своем времени, то эта вставка должна относиться ко времени написания «Слова», т.е., по нашим соображениям, к 40–50-м годам XIII в.

А в XIII в. именно такая ситуация и была. Литовцы захватили Полоцкое княжество и простерли свои губительные набеги до Торжка и Бежецка. В 1245 г. Александр Невский нанес им поражение, но в следующем году, когда Ярослав Всеволодович с сыновьями поехал в Монголию, власть захватил Михаил Хоробрит Московский и тут же погиб в битве с литовцами. И так же, как к мифическому, никогда не существовавшему Изяславу Васильковичу, к Михаилу не пришли на помощь братья, осуждавшие его узурпацию. Трагедию Полоцка автор «Слова» заключает самым патетическим возгласом: «О стонати Русской земли, помянувше пръвую годину и пръвых князей!.. Копиа поють!» (стр. 26).

Как это не похоже на 1187 г., когда ни Литва, ни половцы реальной угрозы Руси не представляли. Тогда нужно было не ждать спасения с запада, а умерять аппетит галицких и ростовских крамольных бояр, владимирских и новгородских «младших людей» да отдельных особо хищных князей. Но ведь об этом в «Слове» нет ни слова!

Автор «Слова» великолепно понимает, что язычники-литовцы его времени – активные враги русских князей и немцев-католиков. Он и упоминает литовцев, но походя, чтобы не отвлекать внимания читателя от главного врага – степных кочевников, т.е., по нашему мнению, татар. Особенно же он скорбит, что не все князья разделяют его точку зрения, и в этом он прав.

Наконец, обратим внимание на загадочный фрагмент «Слова»: «Поганый сами победами нарыщуще на Русскую землю, емляху дано по беле от двора» (стр. 18). Д. С. Лихачев правильно отмечает, что половцы дани с русских не брали, но пытается объяснить противоречие литературным заимствованием из «Повести временных лет» под 859 г. и рассматривает «дань» в данном контексте как символ подчинения (стр. 421). Однако и подчинения половцам в XII в. не было и быть не могло. А вот обложение татарами Южной Руси после 1241 г. имело место. Согласно закону 1236 г., введенному канцлером монгольской империи Елюем Чу-цаем, налог с китайцев взимали с очага или жилища, а монголы и мусульмане платили подушную подать. Это облегчение для китайцев Елюй Чу-цай ввел для того, чтобы восстановить хозяйство территорий, пострадавших от войны [15, стр. 264–265; 160, р. 68–69], и, как мы видим, льгота была распространена на русские земли, находившиеся в аналогичном положении.

Паломничество князя Игоря. Удальство и легкомыслие Игоря Святославича обошлось Северской земле дорого. Половцы ответили на набег набегом и «взятошася города Посемьские, и бысть скорбь и туга люта, якоже николиже не бывала во всем Посемьи и в Новгороде Сиверском, и по всей волости черниговской, князи изыманы и дружина изымана, избита; города восставахуть и немило бяшеть тогда комуждо свое ближнее, но мнози тогда отрехахуся от душь своих, жалующе по князех своих», – пишет автор Ипатьевской летописи[56]. А автор «Слова» воспринимает события так: «Солнце светится не небесе – Игорь князь в Русской земли. Девицы поют на Дунай – вьются голоси через море до Киева. Игорь едет по Боричеву к святой богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели» (стр. 30–31). Разница очевидна.

Кому верить? Конечно, летописи! Тем более что, согласно православному обычаю, Игорь мог обращаться с благодарственной молитвой либо непосредственно к Богу, либо к святому, в честь которого он был назван, либо к св. Георгию, освободителю пленных. Ведь не католик же он был, чтобы ставить Деву Марию наравне с Христом! Следовательно, обращение к Богородице имело особый смысл, понятный современникам «Слова», но не замеченный позднейшими комментаторами. Напрашивается мысль, что тут выпад против врагов Богородицы, потому что обращение к ней покрывает все прошлые грехи князя Игоря. А врагами этими не могли быть ни христианизирующиеся язычники-половцы, ни мусульмане, ставящие на одну доску Ису и Мариам, а только несториане, называвшие Марию Христородицей, т.е. простой женщиной, родившей человека, а не Бога. Почитание Марии было прямым вызовом несторианству.

И в XII в. поход Игоря, несмотря на его незначительность, был переломным моментом в истории борьбы Ольговичей с Мономаховичами. Игорь Святославич нарушил традицию, установленную его дедом Олегом: дружбу со степью он заменил компромиссом с Мономаховичами, продолжавшимся до 1204 г. [31, стр. 170). Но припутывать Богородицу к междуусобной войне русских князей некстати. Зато, когда Андрей Владимирский и Даниил Галицкий готовили восстание против татар, их противником был не сам Батый, а его сын Сартак, тайный несторианин и явный покровитель несториан [29. Приведена литература.], осмеивавший православных, русских и аланов [120, стр. 117]. Именно в войне с Сартаком на знамени повстанцев не только могла, но и должна была оказаться Богородица, обращение к которой расценивалось как участие в восстании. Когда же, в 1256 г., Сартак был отравлен за свои несторианские симпатии [29, стр. 27, 90], то его дядя Берке, несмотря на то что он перешел в ислам, начал оказывать покровительство православным и в 1262 г. начисто порвал с монголо-персидскими и монголо-китайскими улусами[57], где еще торжествовали несториане.

Было бы неверно думать, что конфессиональный момент имел в монгольской империи самостоятельное значение. Нет, исповедания вер играли роль знамен у социальных, племенных и политических группировок, и благодаря такому индикатору мы можем разобраться в причинах распадения монгольской империи, в которую входила и Русь. Но это другая тема, ныне служащая для нас фоном, на котором исследуемый нами памятник находит свое органическое место. Верхней границей написания «Слова» оказывается 1256 г., т.е. смерть Сартака, и, следовательно, единственно вероятной ситуацией, стимулировавшей сочинение антикочевнического и антинесторианского направления, остаются 1249–1252 гг. – трехлетие, когда Русь готовилась к восстанию, подавленному Сартаком Батыевичем и воеводой Неврюем.

Несторианство и Древняя Русь[58] (Доложено на заседании отделения этнографии ВГО 15 октября 1964 г.)

«Je n'ais pas des textes!»

«Mais vous avez des faits et des idees».

Из лекции академика В. M. Алексеева в 1946 г.

Когда мы произносим слово «Византия» без каких бы то ни было пояснений и добавлений, то содержание понятия бывает различным. Может оказаться, что Византия – это Восточная Римская империя, реликт былого величия, на протяжении 1000 лет стремившийся к упадку. Так понимали термин «Византия» и Гиббон, и Лебо, называвший это государство Bas-Empire, и у нас Владимир Соловьев. Может быть, под этим термином