не должно было быть подобной улыбки.
— Большинство из них,— продолжал он, — уроженцы... ну, того района, где живут бедные. Это южный конец Калюмет-стрит... Есть сигареты?
Я достал одну сигарету и дал ему прикурить. Ферман не видел, но, думаю, с ним-то мы бы договорились в любом случае.
— Анжело! — сказал я.— А нет ли у 'индейцев' конкурентов?
Он пребывал в сомнениях совсем не долго.
— Разумеется! 'Стервятники'. Это банда Билли Келла.— Он курил небрежно, глубоко затягиваясь и не кашляя.— Вы знаете, я однажды видел, как Билли колет грецкие орехи. Просто кладет орех на бицепс и сгибает руку. Связываться с Билли Келлом желающих нет.— Он помолчал и добавил таким тоном, будто пытался убедить себя в чем-то весьма значительном: — 'Стервятники' — нормальные ребята.
— И у тебя есть о чем разговаривать с ним? С этим самым Билли Келлом...
Он прекрасно понял смысл моего вопроса, но притворился, будто до него не доходит.
— Что вы имеете в виду?
— Когда я впервые встретил тебя вчера, ты читал 'Крития'. Именно это я и имею в виду.
Он ответил уклончиво:
— Книги — далеко не все... Билли хорошо учится, все время получает 'ашки'[15].
— А как школа? Достаточно приличная?
— Нормальная.
— Но тебе приходится ломать комедию, верно?
Он затушил сигарету о камень. И, помолчав, сказал:
— Они занимаются ужасными вещами. Может быть, я тоже. Иногда... Я не очень способный к математике. Да и к труду... Видели бы вы скворечники, которые я пытался сделать! Они скорее были похожи на собачью конуру.
— А к чему у тебя есть способности?
Он скорчил рожицу'
— К предметам, которые у них не преподаются. К примеру, 'Критий', мистер Майлз. Философия.
— А этика?
— Ну, я достал университетский учебник в библиотеке. Я не ожидал, что в нем так много доказательств. У них там Спиноза. Я и пытаться не стал.
— И не пытайся.— Я схватил его за здоровую лодыжку, словно не позволяя ему прыгнуть.— Ты опередил свой возраст, дружок, но до Спинозы ты еще не дорос. Не уверен, что даже я до него дорос. Если ты сумеешь одолеть его, это, разумеется, хорошо, но лучше пусть он подождет... Когда я работал в школе, я преподавал историю. Как насчет этого предмета?
— Они не преподают ее, а вдалбливают. Забивают твою голову лозунгами. Скажут вам одно, а потом вы возьмете книгу в библиотеке, и там совершенно противоположное. Ну и кто прав? Мне кажется, учитель преподносит нам все так, как он видит сам. Нам же остается только проглотить и выложить ему его же мнение. Если вы считаете иначе, вам 'Е'[16] за достижения. В школьных учебниках говорится, что в 1776 году мы отделились от Англии, потому что британский империализм экономически душил колонии. Декларация независимости утверждает, что мы сделали это по политическим мотивам. А на самом деле — по обеим причинам, не так ли?
— Это были две из множества причин, Анжело.
Я никогда не примирюсь с нашим притворством, Дрозма. Мне хотелось рассказать ему о том, как я наблюдал за кораблями французского флота, входящими в Чесапик перед Йорктауном[17]! Помню я и осеннюю бурю, поднявшуюся в тот день, когда бедняги в красных мундирах[18] пытались переправиться через реку... Пожалуй, я не мог бы описать ему эту переправу подробно. Или мог бы — не знаю...
— История не укладывается в планы любых преподавателей,— сказал я,— потому что она бесконечно велика. Приходится производить отбор событий и фактов, и, производя подобный отбор, даже лучший из преподавателей не способен избежать своего предвзятого отношения к ним. Конечно, учителя обязаны напоминать вам об этой сложности, но, полагаю, не напоминают.
— Да, не напоминают. Федералистские документы тоже не все объясняют экономикой. Я читал их, а это не положено. Нет, учительница не ругала меня за это. Она сказала: прекрасно, что я предпринял такую попытку, но она боится, что это окажется выше моего понимания. А кроме того, пусть федералистские документы привлекательны своей стариной и интересны, но они не являются частью нашего курса. Так не буду ли я повнимательнее в классе и не продемонстрирую ли интереса к школьному курсу?
— Тебе не кажется, Анжело, что в некоторые дни попросту не стоит вставать с постели?
Моя реплика ему понравилась. В приступе смеха он выронил изо рта травинку и тут же сорвал другую.
— Ништяк, мистер Майлз!
На жаргоне тинэйджеров 30963 года это означает, что вы — молодец. Впрочем, Анжело употреблял такие словечки крайне редко. Ведь нормальным английским языком он владел более четко и красиво, чем любые взрослые, с которыми я встречался при выполнении этой миссии.
— А ты входишь в банду, о которой говорил? Я имею в виду банду Билли Келла... Ничего, если я лезу не в свое дело?
Он перестал смеяться и отвернулся.
— Нет, не вхожу. Но, думаю, они бы хотели, чтобы я присоединился. Я не знаю...
Я молча ждал, а молчать было нелегко.
— Если я сделаю это, — сказал он наконец, — мне бы не хотелось, чтобы узнала мама.
— А присоединившись, ты должен будешь согласиться со всеми их действиями, верно? Обычно это главное условие.
— Может быть, и так.
Он спустился вниз — лениво, руки в карманах. Передо мной снова был хулиган, показной и насквозь фальшивый. И я вдруг понял, что вторгся в область, где он не примет от меня никакого совета. И что он не собирается отвечать на незаданный вопрос. Его взгляд был не сухой, но полусонный. Он уже спрятался — хоть и не очень глубоко — в тысячецветной глубине души, которую я так никогда и не узнаю. И до конца жизни не забуду, как напоминал он мне порой небесное создание с картины Микеланджело 'Мадонна с младенцем, святым Иоанном и ангелами'. (Я купил неплохую копию и до сих пор храню ее. Иногда детская фигурка на ней кажется мне более похожей на Анжело, чем фотография. которая якобы говорит полную правду).
— Машина, которую я достану, — сказал я,— скорее всего, будет развалюхой, Как насчет форда пятьдесят шестого года?
— Отлично! — он ослепительно улыбнулся и показал мне сомкнутые колечком большой и указательный пальцы правой руки — американский жест, который означает, что все в полном порядке. — Любая старая колымага, и вы уже будете не в состоянии отделаться от меня.— Анжело прихромал к ближайшей могиле и потер пальцем полуразрушившиеся буквы.— Здесь лежит парень, который 'отыскал свою награду 10 августа 1671 года, служитель Христа'. Звали его Мордекай Пейкстон.
Анжело принялся очищать паутину с наклонившегося, наполовину погрузившегося в землю камня. Потом вдруг опустил руку и сказал:
— Нет, ведь ему придется плести новую сеть. А кроме того...
— А кроме того, они с Мордекаем живут в полном согласии. Возможно, эта паутина принадлежит прямому наследнику паука, который знал Мордекая лично.
— Возможно,— сказал он.— Однако все остальные забыли Мордекая.— Он сорвал несколько веселых одуванчиков и воткнул их в землю вокруг камня.— Ему и его бакенбардам.— Он поднял на меня сияющие глаза.— Так обычно делает Шэрон. Выглядит лучше, верно?
— Гораздо лучше.
— Держу пари, у него были пышные бакенбарды.
— И он был человеком с большими странностями.
