теми, кто мог что-то наговорить, из кого можно было что-то выбить. Причем месть зашла настолько далеко, что и после смерти своей «высокой» и, быть может, главной жертвы, клеветнические показания продолжались добываться с той же изуверской и последовательной настойчивостью.
К следственным материалам приобщен протокол осмотра уголовного дела по обвинению бывшего секретаря ЦК КП(б) Грузии Мамулии, подтверждающего, какие именно показания выбивались из арестованных, попавших в круг бериевских интересов по отношению к Орджоникидзе. И Мамулию, и тех, кого он назвал, допрашивали с применением пыток.
На основании показаний Мамулии арестовали бывшего секретаря Закрайкома ВКП(б) Орахелашвили, работавшего на момент ареста заведующим отделом Института Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК ВКП (б). Применив к последнему методы «устрашения», т. е. избиение и пытки, Кобулов и Кримян получили от него клеветнические сведения об Орджоникидзе и других. О том свидетельствует выписка из показаний И. Д. Орахелашвили от 9 сентября 1937 года. А о том, что «авторство» этих показаний принадлежат Кобулову и Кримяну, свидетельствуют их личные «автографы».
Вот что говорил под пытками Орахелашвили, а если сказать точнее, то согласился с тем, что хотелось услышать его мучителям:
«Лично я очень много обязан Серго Орджоникидзе, но даже чувство благодарности и преданности к нему не мешает мне осветить его действительную роль в событиях, при которых зарождались враждебные ВКП(б) и сов[етской] власти группировки и контрреволюционные организации…
Надо со всей откровенностью признать, что Серго Орджоникидзе фактически вдохновлял нашу контрреволюционную борьбу против партийного руководства Грузии и лично секретаря ЦК КП(б) Грузии — Лаврентия Берии, хотя организационно с нами по контрреволюционной работе связан не был…
Из прямых антипартийных высказываний Серго Орджоникидзе я припоминаю следующее. Как-то он мне рассказал, что в Грузии якобы ходят слухи, что в 1924 году во время подавления августовской меньшевистской авантюры Орджоникидзе хотел обезглавить грузинский народ и что только Берия спас обострившееся в Грузии положение. „Эти белогвардейские разговоры, — сказал Орджоникидзе, — ведутся, вероятно, не без ведома Берии, которому Сталин дал много воли…“
Мне стало известно, что Серго Орджоникидзе вкупе с Леваном Гогоберидзе, Петре Аниашвили и Нестором Лакоба ведут самую активную борьбу против секретаря ЦК КП(б) Грузии Лаврентия Берии, распространяя по его адресу заведомо клеветнические и возмутительные домыслы.
…Серго Орджоникидзе дал мне задание смазать роль Лаврентия Берии по работе парторганизации Закавказья и Грузии, прямо заявив мне: „О нем не распространяться“».
А вот еще показания, приписываемые в свое время Орахелашвили:
«С самого же начала я клеветнически отзывался о Сталине, как о диктаторе партии, а его политику считал чрезмерно жестокой. В этом отношении большое влияние на меня оказал Серго Орджоникидзе, который еще в 1936 г., говоря со мной об отношении Сталина к тогдашним лидерам Ленинградской оппозиции (Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Залуцкий), доказывал, что Сталин своей чрезмерной жестокостью доводит партию до раскола и, в конце концов, заведет страну в тупик… Прежде всего, будучи очень тесно связан с Серго Орджоникидзе, я был свидетелем его покровительственного и примиренческого отношения к носителям антипартийных и контрреволюционных настроений. Это, главным образом, относится к Бесо Ломинадзе. Однажды на квартире у Серго Орджоникидзе Бесо Ломинадзе в моем присутствии после ряда контрреволюционных выпадов по адресу партийного руководства допустил в отношении Сталина исключительно оскорбительный и хулиганский выпад. К моему удивлению, в ответ на эту контрреволюционную наглость Ломинадзе Орджоникидзе с улыбкой, обращаясь ко мне, сказал: „Посмотри ты на него!“ — продолжая после этого в мирных тонах беседу с Ломинадзе. Примерно в таком же духе Серго Орджоникидзе относился и к Левану Гогоберидзе. Вообще я должен сказать, что приемная в квартире Серго Орджоникидзе, а по выходным дням его дача (в Волынском, а затем в Сосновке) являлись зачастую местом сборищ участников нашей контрреволюционной организации, которые в ожидании Серго Орджоникидзе вели самые откровенные контрреволюционные разговоры, которые ни в какой мере не прекращались даже при появлении самого Орджоникидзе. В частности, я был свидетелем того, как Буду Мдивани в беседе с Серго Орджоникидзе высказывал недовольство партийным руководством, допускал контрреволюционные провокационные выводы по адресу секретаря ЦК КП(б) Грузии Лаврентия Берии. Кроме того, я не однократно был также свидетелем и участником подобных же контрреволюционных разговоров Орджоникидзе с Л. Гогоберидзе и Г. Куруповым…»
После дачи таких показаний Орахелашвили расстреляли — убирались не только «достойные» соперники, но и опасные свидетели.
Как уже отмечалось, подобные клеветнические сведения о Серго Орджоникидзе собирались и после его смерти. По признанию Гоглидзе, они были необходимы для того, чтобы «послать протокол И. В. Сталину и скомпрометировать Орджоникидзе хотя бы посмертно», ну, и, естественно, оправдать в глазах Сталина преследование Орджоникидзе, придать этому видимость оправдательной и законной меры.
Еще не успев отпраздновать победу над одним из главных конкурентов в дальнейшем усилении своего влияния, Берия принялся сводить счеты с его родственниками. В показаниях Багирова сообщалось, что Серго Папулия подвергся аресту еще при жизни своего влиятельного брата. Но такой жест Берии в то время являлся скорее всего робкой попыткой узнать «реакцию» не только Орджоникидзе, но и Сталина, а также проверить на прочность свое «могущество». Папулия явился лишь приманкой для более крупной дичи. Но вскоре за него принялись всерьез.
Арестовал Папулию, проживавшего, как сообщил на суде Гоглидзе, в одном доме с Берией и работавшего на железной дороге, Рапава в 1937 году. Дело по обвинению находилось под личным контролем Берии. Особый интерес «самого» объяснялся мотивами мести, а также тем, что от Папулии добивались показаний в подготовке террористического акта против «вождя закавказских народов». И он дал такие показания.
Обвинительное заключение по делу Папулии Орджоникидзе утвердил Гоглидзе 9 ноября 1937 года и в тот же день по решению «особой тройки» под председательством Гоглидзе приговор о расстреле привели в исполнение.
Пытаясь смыть хотя бы частично с себя это позорное пятно, Гоглидзе в последующем всю вину свалил на Берию. «Я считаю, — утверждал он в ходе следствия, — что Берия к делам Папулии Орджоникидзе, Бедии, Дарахвелидзе проявлял личную заинтересованность и мстительность». Кобулов в объяснениях по этому поводу оказался не менее усерден: «В Грузии широко было известно, что Папулия Орджоникидзе был человеком болтливым и на организацию какой-либо серьезной вражеской работы не был способен. Это не могло не быть известно и Берии. Тем не менее по его указанию Папулия Орджоникидзе был арестован и расстрелян. Этот факт сам по себе наглядно свидетельствует об отношениях Берии к Серго Орджоникидзе и далеко идущих замыслах Берии».
Но месть за поддержку, помощь и благородство на этом не прекратилась. Берия считал себя человеком масштабным и проявлял соответствующую мстительность. Вслед за Папулией Орджоникидзе в числе врагов народа и… Берии оказалась жена Папулии — Нина. Формальным поводом для ареста послужила наскоро состряпанная справка, в соответствии с которой Н. Д. Орджоникидзе, как жена государственного преступника, осужденного Военной коллегией Верховного суда СССР к высшей мере, подвергалась на полном законном основании репрессиям. Фальшивость справки обнаружилась, конечно же, спустя годы. Ложь заключалась в том, что П. К. Орджоникидзе расстреляли не по решению Военной коллегии Верховного суда, а по преступному уговору «особой тройки».
Так или иначе, но Н. Д. Орджоникидзе предъявили ордер на арест, подписанный Б. 3. Кобуловым, и она оказалась в застенках НКВД. Нина проявила настоящее мужество и стойкость. Как ни старались «опричники», сломить ее волю не смогли. Она не давала показаний ни в принадлежности к контрреволюционной организации, ни в антисоветской деятельности, ни в участии подготовки покушения на Л. П. Берию. Более того, она всеми силами отстаивала невиновность и честь своего покойного мужа. Кстати, последнее и послужило «главной уликой» ее «контрреволюционности». Главной и единственной.
