— Никогда! — горячо воскликнул я.
— Тише! — испуганно прошептал Миас. — Услышат. Пути отсюда нет!
Я угрюмо огляделся. Да, он говорит правду. По дороге в карьер нас вел такой конвой, что мышь не уйдет. Здесь карабинеры стоят вокруг за пятнадцать — двадцать метров один от другого. Один шаг за обозначенную флажками линию — и меткая пуля догонит безумца. Много вариантов перебрал я в уме, но все пришлось отбросить. Оставался один-единственный, самый безумный и самый верный…
— Номер триста двадцать пятый! — послышался громкий возглас начальника охраны. — Почему не работаешь?
Я согнулся, остервенело долбя ломом камень.
Миас ехидно хихикнул.
— Вот так, парень, день за днем… — прошептал он, складывая камни в штабеля. — На тебя будут беспрерывно кричать, словно на животное, называть номером. Ты привыкнешь, внутренний бунт постепенно угаснет. Ты захочешь сохранить себя, свое здоровье. А потом… Потом будешь считать, что все это в порядке вещей.
— Ложь! — прохрипел я. — Все равно убегу!
— Как?
— Не знаю. Как угодно!
— Поймают, — уверил Миас. — Наша полиция имеет такую агентуру, что беглецу некуда податься. Разве за границу.
— Пусть поймают. А я снова убегу!
Миас покачал головой, тяжело вздохнул.
— После побега здесь не оставляют. Видишь гору? Там, за нею, есть специальная каторжная тюрьма. Наша в сравнении с той — курорт. Вот туда ты попадешь! Тюрьма Маро-Маро.
— Разве оттуда нет путей?
— Оттуда, парень, разве что дух уйдет. Ни днем, ни ночью не выйдешь на воздух. Вонючая камера, пойло, фунт черного хлеба. И так до смерти. Теперь понял?
Да, я все понял. Шутки здесь плохи. Любой шаг грозит смертью. Оставалась тоненькая, почти невидимая ниточка надежды. Надежда на провидение!
Второй путь — ждать. Авось выживу. Пройдет десять лет. Я выйду на свободу. Люси дождется — я знаю. И снова мы заживем радостно, дружно…
Но дожидаться в этом аду? Среди бесконечного унижения? Среди побоев? Под лучами палящего солнца, под дыханием зимних стуж? Напрасные мечты. Несколько лет никчемного прозябания, а потом смерть!
Я решил — пусть лучше сразу смерть!
— Если решил уйти, — прошептал Миас, — выбирай ночь, когда туча с моря. Гроза смоет след, собаки не найдут. Перейдешь реку Еро — там уже легче.
— Спасибо, Миас!
— Кстати, гляди. Видишь, над горой темнеет? Туча…
Я задрожал от внутреннего напряжения. Глубоко вдохнул воздух.
— Туча с моря? — переспросил я.
— Да. Если решил, уходи сегодня. Отложишь раз — потеряешь силу воли, привыкнешь. Станешь таким, как я…
На склон горы, где мы работали, налетел вихрь. В воздухе закружились тучи пыли. Солнце быстро садилось за горизонт, наливалось багрянцем, темнело.
— Будет сильная буря, — сказал Миас, — Когда-то и я в такие минуты готовился и… ни разу не попробовал.
— Кончай работу! — прозвучала над карьером громкая команда.
Надзиратели шли вдоль рядов каторжников, принимали инструмент. Мы сложили ломы и кирки в кучу, присели на камне отдохнуть.
— Попрощаемся? — тихо спросил Миас.
Я молча кивнул.
Миас крепко пожал руку мне, поспешно отошел в сторону. К нам приближался надзиратель, Он проверил инструменты, подозрительно взглянул на нас.
— О чем говорили? — крикнул он. — Почему мало работали?
— Как и вчера, — смиренно сказал Миас.
— Молчать! Еще раз увижу — накажу!
— За что? — не выдержал я.
— Молчать! — налился кровью надзиратель. Резко размахнувшись, он ударил меня дубинкой.
В голове потемнело. Я застонал, но сдержался. Молчание! Молчание! На карту поставлено все…
— В колонну! — крикнул надзиратель.
Построившись в ряды, мы двинулись к дороге. Зазвенели цепи. Зарычали собаки. Десять рядов. Тридцать каторжников.
Двадцать карабинеров и десять собак окружали колонну. Молча шли мы к своей тюрьме. Добраться до нар, прилечь, протянуть занемевшие ноги.
Туча ползла медленно, но неуклонно. Она затягивала непроницаемой пеленой звезды. Загрохотал гром. В зарешеченном окне замерцало зеленоватое пламя молнии, четко выделялись на фоне грозового неба вышки.
Я тихо поднялся с нар. Прислушался. Тишину нарушало лишь грохотанье грозы да храп каторжников. Я быстро вытащил пилочку, начал пилить общую цепь. Дело пошло на лад. Тонкий волосок лез в металл, как в масло. За четверть часа я освободился от кандалов. Схватив сверток у изголовья, тихонько сполз с нар. Кто-то коснулся моего плеча. Я вздрогнул, оглянулся. Миас!
Старый каторжник протягивал ко мне костлявые руки. В сверкании молний я увидел, как блестели слезы на его глазах.
— Пусть бог благословит тебя, сынок! — прошептал он. — Пусть хоть тебе повезет!
Он поцеловал меня сухими губами в лоб. Я кинулся к окну, остервенело заработал пилочкой. Гроза бушевала, заглушая тонкое визжание.
За полчаса я распилил несколько прутьев, отогнул их, с трудом вылез наружу. Упал на скалистую землю, замер на мгновение, прислушиваясь. Влажный, грозовой воздух ударил в лицо, наполнил легкие, хмельная волна прокатилась по всему телу. Но я недолго лежал. Нельзя было терять ни секунды!
Лагерь был обнесен высокой оградой из колючей проволоки. Маленькая электростанция давала ток для освещения запретной зоны. Вокруг лагеря торчало шесть вышек. Там сторожили карабинеры, которых каторжники прозвали «попугаями». Я хотел пробраться между двумя часовыми. Погода помогала замыслу. Погуще бы дождь — «попугаи» носа не высунут из-под укрытия.
Несколько месяцев назад я достал кусачки. Теперь они были кстати. Лишь бы псы не лаяли. На этот случай я захватил две пайки хлеба.
Стало совсем темно. Фонари на ограде еле мерцали, качаясь под порывами бешеного ветра. Упали крупные капли дождя, зачастили, потом хлынул теплый ливень.
— Слава тебе, боже! — прошептал я. — Теперь можно.
Я надел брезентовую куртку и, прижимаясь к стене, пополз к ограде. На вышке молчали. Значит, не заметили.
За оградой зарычал пес. Проклятый! Что тебе нужно? Моя жизнь? Но ведь я тебе не сделал ничего плохого! Вот возьми мою пайку и молчи!
Пес жадно схватил кусок хлеба и замолчал, давясь вязкой краюхой. Я быстро заработал кусачками. Одна проволока, вторая, третья… Еще немного, еще недолго… Мгновения проходят, как века. Они молчат! Не видят, не слышат! Спасибо тебе, гроза! Ослепи им глаза, закрой уши!
Слепящий блеск молнии расколол небо. Грохнуло так сильно, что я замер от ужаса. Потом огляделся. Стало темно. Погасли лампочки, где-то произошло замыкание. Отверстие готово, теперь можно уходить.
