очередное, вероятно невпопад поданное «бу сде» из трубки послышались угрожающие ноты, он подмигнул все той же нарядчице и плаксивым голосом, скороговоркой стал перечислять длинный список того, что в машине сработалось, разболталось и «запсивело», то ответом было яростное молчание, щелчок и гудки отключения. Тогда он повесил трубку, удовлетворенно произнес: «Ауфвидерзеен», — и отправился сообщить нарядчице те самые комплименты, которые она не могла расслышать через стекло.
Неторопливо, гуляющим шагом направлялся Петрович по утрам из Зеленого городка в мастерские автобазы. Проходя мимо котлована, он каждый день и все с большим интересом прислушивался к женскому голосу, доносившемуся из диспетчерских репродукторов. Голос этот, гремевший среди огромных нагромождений песка, металла, метавшийся среди бетонных громад, разносившийся над замерзшей рекой, улетавший вдаль и возвращавшийся обратно в виде эха, этот как бы богатырский голос ничего, в сущности, интересного не сообщал: десятника Уса требовали к прорабу Бершадскому. Шоферам приказывалось ускорить подачу машин к экскаватору Поперечного. Бетоновозам предписывалось не нарушать ритм подачи. Снова требовали запропастившегося куда-то Уса, а потом приказывали гнать «восьмерку» и «десятку» к южному забою.
Дело было не в смысле этих обычных диспетчерских приказов, а в их форме и тоне.
— Ус, Ус, куда вы запропастились? — слышался задорный девичий голос. — Сообщаю официально: у Макароныча лопается терпение. Вот ужо вам будет по усам… Эй, шоферы на дальнем, заснули? Маруськи снятся? Давайте продерите глаза и нажимайте на газ. Я вижу, как Поперечный вам из кабины кулак показывает… Там, на бетоновозах, не яйца тащите, не разобьете. Давай нажимай, а то привезете вместо бетона ледяную лепешку. — И иногда между этих веселых фраз слышался вздох: «Уф, ну вас ко всем чертям. Намаялась я с вами, бестолковыми».
Все это, репродуцированное мощными динамиками, летало над правым берегом, вызывая у всех улыбки: «Ох, уж эта Мурка, дает жизни», — улыбался десятник Ус, торопливой рысцой поспешая к прорабу… «Ей на язычок только попадись», — ухмылялись водители машин, нажимая на газ. «Так вот целый день в сплошном фельетоне и живу», — жаловался Бершадский, поглаживая вечером узенькую, холодную ручку Вики в темноте кинозала, служившего в здешнем морозном климате лучшим местом свидания влюбленных.
Мурка, как все без исключения называли помощницу дежурного диспетчера, была на строительстве не менее знаменита, чем самый известный столичный радиокомментатор. Мало кто видел ее в лицо. Но остроты, словечки Мурки Правобережной ходили из уст в уста. Они были так распространены, что в клубной живой газете сама Мурка фигурировала уже как некий литературный персонаж, от имени которого велся отдел юмора.
Но Петровича заинтересовали не комментарии и даже не их форма, а голос. Он казался ему странно знакомым. Всякий раз, когда в динамиках начинало потрескивать, предвещая, что Мурка «выходит в эфир», он останавливался, поднимал голову, морщил свой жирный лоб, старался вспомнить, где раньше он его слышал. Наконец он решил познакомиться с обладательницей «нахального голоса».
С этой целью вечером он прибыл к строительному управлению Правобережья, дом которого, похожий на дачу, с открытой террасой, увенчивал вершину утеса Бычий Лоб. Оттуда открывался широкий вид на реку, на все строительство. Но Петровичу было не до видов. Он узнал, что диспетчерская дежурка — маленькая будочка из горбыля — помещается рядом, и отправился туда. На двери висела дощечка: «Посторонним вход воспрещается». Посторонним Петрович нигде себя не считал, но входить счел нецелесообразным. Он забрался на завалинку, заглянул в окошко и тут же отпрянул. В будочке, где двоим, наверное, было бы даже и повернуться трудно, сидела та самая незнакомка с нечесаной копной оранжевых волос, которую ему пришлось когда-то спасать от кулаков хулигана. Перед ней на дощатом пюпитре лежали бумаги, рядом стояли два телефона — белый и черный, а со стены на решетчатом, растягивающемся кронштейне к ее губам, будто змеиная голова, тянулся микрофон.
«Так вот, оказывается, кто это знаменитая Мурка Правобережная!»
На девушке была ярко-зеленая кофта, а на руке, прижимавшей в эту минуту телефонную трубку, ногти были выкрашены чуть ли не в синий цвет. Петрович замер от восхищения. Между тем девушка положила трубку, притянула к себе микрофон, и по карьерам раскатился хрипловатый, озорной голосок:
— Водители большегрузных самосвалов МАЗ, что во сне видите? Шиш вместо премиальных? А ну давайте в карьер по самому быстрому, а то вам вместо белого медведя начальник поганую метлу на радиатор приделает. Поторапливайтесь, поторапливайтесь, молодые люди!
Только произнеся это и оттолкнув микрофон, девушка заметила круглую физиономию, восхищенно смотревшую сквозь стекло плутовскими карими глазами. Она узнала ее. Не без самодовольства встряхнув оранжевыми кудрями, она вскочила на стол, открыла форточку:
— Тебе чего, Нонсенс? Здесь не подают.
Но ответ слушать не стала, должно быть потому, что-холод, ворвавшийся в будку, сразу же сделал матовыми ее стекла. Когда же тряпка, намоченная в соляном растворе, прошлась по ним и стекла снова обрели прозрачность, круглая физиономия исчезла. У Петровича возник гениальный план. Теперь он нетерпеливо топтался у дороги, ожидая попутную машину, которая могла бы подбросить его до ремонтных мастерских.
Зато, когда смена закончила работу и люди в ватниках, в стеганых брюках, в валенках, опустив уши меховых шапок, выбирались из котлованов, топали, греясь у автобусных остановок, тянулись пешком по обочинам шоссе, перед будочкой из горбыля, блистая лаковыми боками, остановился лимузин начальника строительства. И как только помощница диспетчера появилась на пороге, дверца лимузина открылась, и высунувшийся оттуда Петрович лихо произнес:
— Битте дритте!
Девушка остановилась. На ней было широкое, мешковатое, самое модное в тот год пальто, вязаная мохнатая шапочка — «пудель», столбиком стоявшая на голове. Весь этот наряд, воссозданный по последним моделям, опубликованным в журнале «Огонек», в сочетании с большими валенками на толстых, мягких подошвах, производил внушительное впечатление. Великодушный жест Петровича, несомненно, поднял его в глазах помощника диспетчера. На миг девушка остановилась, задумалась, потом, своевольно тряхнув оранжевыми прядями, выбивавшимися из-под ершистого колпачка, насмешливо поинтересовалась: — С чего бы такие любезности?
— Умоляю, мне это ничего не составляет… Доставлю хоть на луну с космической скоростью.
— Вот начальник узнает, обретете такую скорость, что моментально уйдете за пределы земной атмосферы. — Это было произнесено тем же тоном, какой звучал в динамиках.
— Начальник!.. Он же в Москве, — отчаянно выкрикнул Петрович.
— Извините, меня ждут, — учтиво закончила разговор девушка и пошла прочь, легко неся свою складную фигурку, которую даже не очень портили шедевры современной моды. Пошла, но, отойдя немного, обернулась, помахала рукой в пестрой рукавичке и игриво произнесла: «Пока».
А тут, на грех, забарахлило неотрегулированное зажигание. Петрович увел машину из мастерских, сказав, что будет проверять отремонтированные узлы. Нужно было скорее возвращаться. Кое-как устранив неполадки, он покатил по дороге. На повороте, где на голой метле лиственницы была прибита вывеска: «Остановка автобуса № 6 «Котлован — Индия», — он вдруг заметил того самого хулигана, который когда-то бил девушку. В сапогах гармошкой, в распахнутой шубе на хорьковом меху, в кепочке с пуговкой, он стоял в стороне от очереди, ожидавшей автобус. Под мышкой у него был кулек, из кармана торчало горлышко бутылки. «Так, понятно, — пробормотал уязвленный Петрович. — И чего она в нем нашла? Морда как пятка. Типичный урок», — и, горько вздохнув, стал насвистывать классическую арию о непостоянстве сердца красавицы.
Весь следующий день он честно не вылезал из мастерской. Петин мог теперь каждую минуту потребовать машину. Под вечер кто-то из слесарей вдруг сообщил: диспетчерское радио потребовало, чтобы шофер начальника строительства подал к концу вечерней смены машину к управлению Правобережья. Петрович озадаченно оглянулся, но вдруг радостно спросил, обнимая ничего не понимавшего слесаря:
— Врёшь?
— А что мне врать? Послушай, наверное, повторит.
И действительно, «нахальный» и такой теперь знакомый голос деловито, без шуток и прибауток
