жил отдельной жизнью. Это в самом деле было нечто! Взрослые поднимали детишек на плечи, чтобы тем было видно, и все в такт танцу били в ладоши. После того, как Дов и Офри заканчивали свое представление, Иона Голубь играл на своей скрипке и все танцевали. И Дов Муравьед присоединялся к общему кругу, и прочие с завистью глядели, как он берет в свои огромные руки, покрытые шерстью, ладони тех, кто танцевал с ним рядом.'Как будто бы одеваешь перчатки' — рассказывали те, кто уже удостоился этого почетного отличия. — 'Ужасно приятно!'
Иногда Дов и Элиягу Офри устраивали такие вечера посреди недели и все оставались танцевать почти до утра, и дети тоже. В те дни еще не было в городке школы, еще никто не слышал о такой диковине, и никого не волновало, что дети не засыпают допоздна.
Все изменилось в один день, когда в городке появился Александер Манч. Он появился, конечно, неизвестно откуда. Потому что для жителей городка любое место, которое было не в городке, находилось неизвестно где. Все знали, что кроме городка есть в мире еще и Минск, и Рош Пина, и Измир, но никто там не бывал, разве что Нехемия Гирш. Александер Манч прибыл в городок около десяти часов утра, и Эяль Кастерштейн, который именно в это время несся с палкой вдоль заборов от дома Хасиды Швайга на юг, столкнулся с ним и повалил в лужу. Эяль попросил прощения и попытался помочь Манчу встать, но он продолжал сидеть в луже и ругал Эяля и всех других ребятишек, что они хулиганы, и что их место в школе или вообще в тюрьме. Он кричал таким громким голосом, что из своего дома выскочил Нехемия Гирш со своим кремневым ружьем и стал грозить, что если Манч не заткнется, он выстрелит в него из своего верного ружья, из которого он поубивал много мусульман.
Но Манч не только не перестал, он закричал на октаву выше, что не для того он пришел сюда пешком из Берна, чтобы банда воров пристрелила его, как собаку. Гирш, у которого в городке была (и поделом) репутация человека нервного, уже начал сыпать порох на полку своего кремневого ружья. На счастье Манча, его крики услышал Иона Голубь, который спал в тот день допоздна. Иона вырвал из рук Гирша ружье, и даже сумел успокоить Манча и поднять его из лужи. Манча в тот же час доставили к дому Хасиды Швайга, там дали ему сухие штаны и приготовили кофе со сливками.
Узнав, что у городка, куда его забросило, нет не только имени, но и школы, Манч разозлился. Любой культурный человек, объяснил Манч, разозлился бы на его месте, а особенно он, ведь в Берне он был известным преподавателем. Он потребовал от Ионы Голуба сегодня же собрать всех жителей городка на собрания. В тот же вечер — это была пятница — все сошлись на краю городка. Офри оставил свою жестянку из-под маслин дома, а Дов Муравьед не танцевал. Все только стояли молча и слушали Манча, который говорил почти час. Манч сказал, что необходимо немедленно объявить о том, что у городка есть имя, и о том, что в городке открылась школа, во главе которой стоять будет он. Он сказал семь раз слово «культура», три раза — «левантизм» и пять раз — 'стыд и позор', а между ними он вставил еще всякие слова и цитаты на разных языках, которых никто не знал. Когда Манч закончил, он пронзил всех сияющим грозным взглядом, сам себе захлопал, еще два раза сказал «культура» и один раз — 'для будущих поколений', после чего спустился со сцены. Манч спустился со сцены и гордым шагом пошел к дому Хасиды Швайга, а обсуждение продолжилось без него. На самом деле не было никакого обсуждения, говорили только Гирш и Иона Голубь. Гирш сказал, что турку нельзя показывать, что его боятся и что, по его мнению, можно пристрелить его, как собаку. Иона Голубь, напротив, советовал сделать все, что сказал Манч. Потому что, если не сделать все в точности, как сказал Манч, он вечно будет всем надоедать. В конце проголосовали. Все воздержались, потому что не поняли, что же произошло, кроме Нехемии Гирша, который демонстративно в голосовании не участвовал, и Ионы Голуба, который проголосовал за оба предложения Манча. Назавтра утром официально объявили, что у городка есть название и начали строить школу на месте старого амбара. Манч предложил назвать городок «Прогресс», потому что верил, что это явится символом осуществления общих стремлений, и все с ним согласились, потому что очень хорошо помнили слова Ионы Голуба, сказанные в прошлий вечер. Иона даже приготовил большой плакат с новым названием, чтобы повесить на южном въезде в городок, и пообещал сделать еще один, чтобы повесить на северном въезде. Остальные помогали делать школу, все кроме Гирша, который орлом крутился вокруг старого амбара, держал в руках свое кремневое ружье и пронзал Манча сверкающим враждебным взглядом.
Школу построили за две недели. На время строительства Манч запретил праздники, чтобы жители городка не тратили даром сил, но после пообещал культурное мероприятие. В праздничный вечер, устроенный в честь окончания строительства, Манч запретил Офри стучать по своей жестянки, а Дову Муравьеду — танцевать. Вместо этого он продекламировал три стихотворения Шиллера и одно — Гете, а также сыграл на скрипке Ионы мелодию, под которую трудно было плясать и которую написал какой-то австриец, который уже умер. После чего Манч заставил всех идти спать, потому что завтра должен был быть день работы и учения, первый в прекрасной традиции, которая изменит лицо городка «Прогресс» из конца в конец.
Школа начала работать, и за несколько недель к ней даже привыкли. 'Ко всему привыкаешь, даже к углям, тлеющим у тебя в руках' — сказал Нехемия Гирш, которому хорошо врезалось в память время, проведенное им в турецком плену. Он по-прежнему приходил иногда на школьный двор со своим кремневым ружьем… Но в отличие от Гирша многие люди и в самом деле были довольны тем, что появилась школа, потому что дети перестали бегать с палками вдоль заборов и больше не шумели. Манч разделил учебу по дням недели: в воскресенье, понедельник и вторник учили «культуру», в эти дни детей заставляли учить наизусть стихи на языке, которого они не понимали, а среда, четверг и пятница были днями, посвященными «Wiesenschaft». В эти дни учили науку. Грустная история семьи Муравьед началась приблизительно через три месяца после основания школы, в пятницу, последнний из дней науки на той неделе.
Пятница была 'Днем животных и растений', и Манч посвящал ее каждый раз животному или растению, которые тщательно изучались. В ту пятницу Манч вошел в класс с плакатом, свернутым в трубочку, который он развернул и повесил на доску. Ученики с удивлением смотрели на лицо Дова Муравьеда, улыбающееся на них с плаката. Они не совсем понимали какая связь между Довом и уроком природоведения, но Манч объяснил, он сказал, что сегодня они будут изучать одно низшее животное, млекопитающее, передвигающееся на четырех ногах и питающееся муравьями. Ариэль Муравьед, сидевший на задней парте, встал со своего места и выбежал из класса, потому что слезы лились из его глаз. Приблизительно через час он вернулся со своим отцом. Дов Муравьед вошел в класс, и был он сильно разгневан.
— Манч, я хочу поговорить с тобой! — процедил он сквозь зубы.
— Не сейчас. — Отвечал Манч. — Через час. Когда закончатся занятия.
Дов Муравьед согласно кивнул головой.
— А ты тем временем возвращайся в класс. — Сказал он Ариэлю. И вышел.
Ариэль хотел вернуться на свое место, но Яэль Лейбович не дала ему сесть на скамейку рядом с собой.
— Фу! Я не хочу чтобы ты сидел рядом со мной! — сказала она — Иди во двор и ешь муравьев вместе со своим противным отцом.
Манч заставил ее дать Ариэлю сесть, но она демонстративно отодвинула свой стул от стула Ариэля. Манч объяснил, как муравьеды размножаются, и все насмешливо уставились на Ариэля.
— Так твоя мама становится на четвереньки? — прошептал Ариэлю Офер Цвиэли. — Значит тебя так сделали?
Ребятишки видели из окна отца Ариэля, сидящего на ступеньках, и уставившегося в землю.
— Он, наверное, ищет муравьев, чтобы их съесть. — Сказала Яэль Эялю Кастерштайну. Ариэль молчал и тоже глядел в пол. Когда урок закончился, дети выбежали из класса. Все они сторонились отца Ариэля, а Офер Цвиэли даже обругал его издалека. Отец Ариэля ничего не сказал, он только подождал, чтобы все дети вышли из класса и тогда вошел поговорить с Манчем.
— Я не понимаю, господин Манч. — Дов Муравьед грустно покачал головой. — Почему вы так поступаете? Почему вы учите детей всей этой лжи обо мне. Почему вы разрушаете жизнь моему сыну.
— Ложь? Какая ложь? — Отвечал Манч пренебрежительным и важным тоном. Он сворачивал в трубочку плакат, который висел на доске. — Речь идет о научно проверенных фактах, которые были собраны лучшими учеными мира.
