стремительно надвигающейся катастрофы.
— Базу, — хрипло проговорил Андрей, не отнимая от лица ладоней.
— Что? — встрепенулся Борька.
— Вызывай базу… Срочно… Огонь по лавинам… Координаты прежние… Будет землетрясение.
Казалось, он бредит. Борька с жалостью посмотрел на сгорбившегося друга, поднялся и опустил ладонь ему на плечо.
— Опять?
Андрей кивнул, не поднимая головы.
— Скорее. Скорее, Боря.
Ему стало немного легче. Он кое-как дотащился до койки и, уже лежа, слышал, как Борька передал сообщение на базу, как далеко внизу захлопали минометные выстрелы, как задребезжали оконные стекла от близких и дальних разрывов, как прошумели разрозненные и поэтому не опасные лавины. А еще несколько минут спустя грозно качнулась земля, домик станции заплясал, как на волнах, и горное эхо подхватило грохот новых лавин…
…Веселый солнечный зайчик почти незаметно для глаз перемещался по фанерному потолку. Борька, мурлыча что-то себе под нос, чистил картошку на кухне. «Обошлось», — облегченно подумал Андрей, откинулся на подушку и снова закрыл глаза. Кружилась голова, и все тело ныло, как после долгой изнурительно тяжелой работы. Хотелось забыться и ни о чем не думать, но что-то назойливо и мягко вторгалось в сознание, не давая уснуть. Андрей несколько секунд тщетно пытался понять, что это, и вдруг его осенило: музыка! Ну, конечно же, музыка. По «Маяку» передавали концерт для фортепьяно с оркестром.
ПОД ПАРУСАМИ ВЫМЫСЛА
Николай Гацунаев — писатель четко определившегося облика. Разнообразны его человеческие пристрастия и художнические симпатии, многоцветна палитра его изобразительных и повествовательных приемов, изобретательна и чревата неожиданностями жанровая стратегия. Вместе с тем он производит на читателя — чем дальше, тем больше, — устойчивое впечатление: что мол это человек одной раз и навсегда любви, одного принятого курса, одной манящей звезды, одной веры. Человек, на которого можно положиться и который оправдает ваши надежды.
Разумеется, мы говорим здесь прежде всего о чертах писательской личности, а не о том, каков Гацунаев в частной жизни (хотя очень часто творческая индивидуальность напрямую отражает и продолжает обычные, нетворческие качества). Так вот — характернейшая черта писателя Гацунаева — постоянство Главного Жанра и Главных Идеалов. Руководствуясь убеждением, что мир держится на преданности людей друг другу, родной стране, родной земле, Гацунаев утверждает эту свою «руководящую» идею посредством смелых гипотез, относящихся преимущественно к научной фантастике.
И не всякая научная фантастика его устраивает. Меньше всего он технократ, занятый обкаткой неких прикладных изобретений или схоластических концепций. Если уж подбирать ему конкретную узкую специальность в огромном департаменте научной фантастики, то справедливее всего будет остановиться на кресле философа. В главных своих произведениях, таких, как роман «Звездный скиталец», повести «Экспресс «Надежда», «Не оброни яблоко» писатель размышляет над такой сложнейшей мировоззренческой категорией, как время с его многочисленными вероятностями, моральными, идеологическими, экономическими, экологическими проекциями.
Как правило, время врывается в научную фантастику не только на больших скоростях, но и на крутых виражах: его разворачивают, как гоночную машину при смене направлений, его поворачивают вспять, его засылают далеко вперед… И оказывается, что эксперименты со временем могут быть чрезвычайно плодотворными.
Не будем утверждать, будто именно Гацунаев первым отправился путешествовать во времени, со временем, верхом на времени. Путешествие во времени — фантастический мотив, получивший в литературе чрезвычайно большое распространение. В отличие от многих других сюжетных условий, от других исходных «дано» и «требуется доказать», этот мотив открывает перед писателем поистине безграничные перспективы раздумий над вопросами, обладающими вечной, нестареющей злободневностью. Назову только некоторые произведения из числа тех, в которых острый, приключенческий, научно-фантастический замысел сочетается с отнюдь не беллетристической глубиной в постижении действительности.
Итак, вспомним, что к экспериментированию со временем обращались такие признанные классики мировой литературы, как Марк Твен («Янки при дворе короля Артура»), О. Генри («Дороги, которые мы выбираем»), Джек Лондон («Межзвездные путешественники»), Герберт Уэллс («Машина времени»). Вспомним, что парадоксы времени исследовали корифеи современного научнофантастического романа: Рей Брэдбери («И грянул гром»), Айзек Азимов («Конец вечности»), братья Стругацкие («Трудно быть богом»). Этот список можно было бы и продолжить, упомянув других представителей «сайенс фикшен» XX века.
Вспомним наконец, что эффекты времени в той или иной мере используются — не могут не использоваться — авторами различных утопий и антиутопий, с одной стороны, и сочинителями исторических романов с другой. Обе категории писателей вынуждены путешествовать во времени.
Словом, у Н. Гацунаева были достаточно авторитетные предшественники; и, принимаясь за роман об экспедициях во времени, он принимал на себя весьма серьезные моральные и эстетические обязательства. Не знаю, называется ли это «бросить перчатку». Но убежден: автор «Звездного скитальца» постоянно ощущал как бы давление со стороны собственной совести, чувствовал испытующий взгляд «продолжаемых» классиков. И надо сразу сказать, что обращение советского фантаста к старой традиции не стало пустой претензией. Автор «Звездного скитальца» с первых строк романа обозначил свою творческую позицию, включив в число повествовательных параметров всевозможные установления и законы, сформулированные классикой. Он решительно заявил себя ее учеником и последователем.
Вместе с тем Н. Гацунаев честно обозначил те свои идейные и повествовательные рубежи, которые делают его роман самобытным явлением современной фантастики. Герой «Звездного скитальца» Симмонс, расставшись с хмурой жизнью XXIII века — так уж получилось, что в его страну эта эпоха вошла суровой, милитаристской, — попадает в Среднюю Азию дореволюционного периода и пытается воздействовать на ее развитие по методам, разработанным некогда твеновским янки. Подражание? Отнюдь нет. Во-первых, Н. Гацунаеву удается в хивинских эпизодах показать себя хорошим писателем-этнографом, тонким живописцем нравов, потенциальным мастером исторического жанра. Во-вторых, Н. Гацунаев проводит через своего героя оригинальную, «не заезженную» другими фантастами мысль: даже зная, что его ждет, человек должен нести в завтра свой идеал, оставаться самим собой. В-третьих, Н. Гацунаев — эмоциональный беллетрист, и «Звездный скиталец» вновь убеждает в этом: тема любви Симмонса и Эльсиноры — важнейшая событийная и лирическая линия романа. Если добавить, что Эльсинора втайне от Симмонса и от читателя выступает в романе как бы двойным путешественником во времени (она представитель XXX века, работник «Института наблюдений и контроля над прошлым»), то еще очевидней обрисуется и самобытность романа, и его сложность, причем сложность органичная, нерасчленимая на всевозможные «во-первых» и «во-вторых».
Характеристика основных идейно-тематических мотивов романа относится преимущественно к его замыслу. Но она вполне приложима к реализации этого замысла: И. Гацунаеву хватило опыта и мастерства для воплощения плана, требующего большой творческой энергии. И, кстати, трудно сказать, в какой ипостасти автор «Звездного скитальца» сильнее — как фантаст, как исторический романист или как лирик. Пишет он легко, воодушевленно, и повествование у него ладится.
Вместе с тем при всей новизне своих красок роман и повести в достаточной мере традиционны, развивают характерную для научной фантастики последних десятилетий коллизию, решая проблему ответственности каждого за судьбу других — и даже за счастье грядущих поколений.
Самая определенная черта Н. Гацунаева-прозаика: он беллетрист. Отсюда и следствие: самая определенная черта Н. Гацунаева-повествователя: влечение к остроконфликтным ситуациям, участники
