увидеть меня в добром здравии. Я протянула подарок.
— Эй, спрячь… Тут не положено.
— Это же в медицинских целях.
Он завел меня в кабинет, взял бутылку и сховал ее в тумбочке.
— А цветы кому? Бабульке, что ли? Она все лежит, мы, правда, ее в палату определили. Внук ее приехал. Серьезный человек, с деньгами, теперь у нее круглосуточно сиделка.
— Все также гоняет по ночам чертей?
— Да, все по-прежнему… Мы уже к ним привыкли.
— Слушай, а помнишь, женщина к ней приходила, как ее можно найти?
— Так это ей цветы?
— Ага…
— Пойдем, она сейчас с родственниками говорит. У нас лежит один, на аппарате. Вот не знаем, отключать или нет. Короче, ее случай.
Я увидела ее в вестибюле третьего этажа, рядом сидела взволнованная пара. По их лицам было видно, что надежда есть. Они бурно благодарили ее, размашисто крестились и жали руки.
Она обернулась и увидела меня.
— Это вам… Я хотела поблагодарить…
— А я знала, что ты придешь. Как ты? Все позади?
— Да… Я раскрутила до конца эту историю. Проводила следствие, как оперативный сотрудник. А потом… Вот книгу написала.
— И про меня там есть? Вот этого не надо!
— Там совсем немного про вас. И никто не узнает.
— Ну уж, конечно, не узнает. Ладно, давай автограф… Как твой сын?
— Все хорошо, учится на четверки, правда, но старается. Мы с ним теперь друзья. Он мне всё-всё рассказывает. Даже про свою первую любовь.
— Вы были в церкви?
— Нет, он не смог со мной поехать… Он в тот день, когда я была в больнице, пошел в мечеть…
— И принял ислам?
— Да… Что-то они и с ним сделали все-таки…
— Вас что, со свечками искали?.. — Она словно удивилась или констатировала. — А как твоя работа?
— Нормально. Я новый проект затеяла. Команду собрали. Со студии звонили — хотят фильм снимать. И ещё в МГУ зовут — читать курс лекций по «черному PR», направлять на путь истины.
— Вектор удачи поменялся? — Она улыбнулась. — А тот самый мужчина, который хотел тебе помешать?
— Брусникин-то? Он стал совсем мирный. Даже не знаю, что с ним случилось, и вроде как-то вину заглаживает.
— А он же должен был повышение получить. Стать президентом вашей конторы.
— Нет, так и сидит…
— И будет сидеть, ведь это он в обмен на тебя должен был получить. Таков договор. А тебя они упустили. Ой, долго они голову ломали, как такое случилось, сколько сил и времени потратили.
— И представительских тоже… А ведь они меня тоже хотели министром сделать, и писательницей, и чтобы тиражи, как у Джоан Роулинг…
— Ну Гарри Поттера ты не напишешь… А министром еще станешь. Или депутатом. Помяни мое слово. Будешь очень высоко сидеть. И они это знали, и хотели, чтобы всё, что ты сама получишь, делила с ними.
— Да разве там заработаешь, в министерствах-то?
— Еще как. На бюджетных деньгах сидеть…
— Не хочу я министром. Я хочу, чтобы любовь была. Не такая, конечно, как в моей демоверсии. Настоящая…
— Будет, подожди, вот сына поставишь на ноги. Спасибо за цветы и за книгу… — Она внимательно посмотрела на меня. — Только ты все равно на мир Его глазами смотришь. Не простая ты все-таки, с виду хорошая, но чертовщинка в тебе как была, так и осталась. А если бы ее не было, сидела ты дома, борщи варила и, поверь мне, тоже могла бы стать счастливой.
— Вот внуков дождусь и буду варить борщи.
— Нет, не твое это. Ты — птица высокого полета. Только никак не повзрослеешь. Ты с виду вроде взрослая, а начинаешь общаться — ну лет восемнадцать, не более…
— Это просто особенность такая — менять ауру в зависимости от обстоятельств. Хамелеон называется.
— В правительстве такие нужны.
— Ага, только там много таких.
Мы говорили, как две подружки, которые не виделись несколько лет и вдруг встретились у кассы супермаркета. Мне было легко, как будто я сделала какое-то важное и большое дело. Она смотрела не на меня, а внутрь, но мне не было страшно.
— Тебя девочка очень ждет. Мужчина, который её опекает, очень болен. И это плохая болезнь.
— Я знаю… Я тоже чувствую это. Но только я не уверена, вправе ли я…
— Ты для неё очень многое сможешь сделать, и, наверное, в этом и есть твой долг. Это необыкновенный ребенок, с необыкновенным даром. И ведь тебя к ней зачем-то привели?
— Камень привёл…
В моей сумочке лежал железнодорожный билет туда и два обратно.
— А ты чувствуешь аромат этих цветов?
— Неа, насморк… — соврала я.
— Скоро все восстановится. Поверь мне на слово. А как твой мужчина?
— Иван? А что Иван… Он любит меня…
И наконец я решилась спросить ее о том, что, собственно, терзало меня все это время.
— У меня есть один, последний вопрос, который мучает меня с тех пор… Что было бы, если я не попала в аварию, пришла в дом к Учителю, если бы мы все-таки поехали в Соль-Илецк? Чтобы было со мной? Ведь всегда есть так называемые «альтернативные» пути».
— Конечно, есть, — она грустно улыбнулась. — Ты бы просто сошла с ума. Ты и так была на волосок от гибели. Я же помню, как тебя бросало из крайности в крайность, помню твои глаза, ищущие ответа. Но книгу бы ты точно написала. Книгу Книг.
— Как это — книга книг?
— Новую сатанинскую библию. Они ведь знали, что у тебя талант. Еще похлеще, чем у этого ЛаВея.
Я задала свой последний вопрос. Я вручила ей цветы и книжку. На первой страничке я написала посвящение. «L'ESCURS ESCLARZIC. Из тьмы сотворился свет»…
Сложенные, как в молитве, руки, взгляд, обращенный к небу. Дай мне, Господи, сил, чтобы пройти этот путь до конца. Маленькая Азали просит тебя и ждет ответа. Ритмы барабанные переходят в струнное. Услышана ли моя молитва, будет ли избавление?
Силой наполняется тело, всё, что гибкое, растет и процветает, всё, что твердое, ломается и гибнет. Открой свое сердце, доверься Богу, в этом ответ и спасение.
Падает на колени, словно в благодарности, сердце учащает ритм в колышущейся груди. Оно бьется, оно может любить, оно живет. Господи, дай мне душевный покой, чтобы принять то, что я не могу изменить, дай силы изменить то, что могу, и мудрость, чтобы отличить одно от другого…
Совершая свой круг, Солнце восходит и наполняет землю теплом, и на закате, прощаясь, обещает вернуться.
Азали делает тише звук, садится на пол — совершенно нездешняя, слишком прекрасная для этого мира. Она читает Хакайли: