деятелей самоуправления, в том числе Б. В. Каминского. Воспоминания Г. Н. Чавчавадзе содержат впечатления от встречи с «каминцами» уже в 1945 г. в составе вооружённых сил КОНР. Эти воспоминания были опубликованы во 2-м выпуске «Материалов по истории Русского Освободительного Движения» (1998).
Очень яркая и интересная психологическая характеристика личности К. П. Воскобойника и Б. В. Каминского содержится в мемуарах Б. Башилова. Она позволяет лучше понять внутренние мотивы, двигавшие этим человеком в его действиях. Также интересные факты о Каминском, РОНА, Локотском Округе приводит в своих воспоминаниях В. Д. Самарин, который в период оккупации являлся заместителем редактора газеты «Речь» (Орел).
В воспоминаниях членов Народно-Трудового Союза В. Кашникова и П. Ильинского рассказывается о деятельности Союза в структурах самоуправления, контактах с Б. В. Каминским и деятельности структур самоуправления в Лепеле.
Уникальным, хотя и очень специфическим, источником являются воспоминания, вероятно, последнего оставшегося в живых офицера РОНА, П. П. Строгова (ныне епископ Тюменский Поликарп Истинно-Православной Катакомбной церкви).
Глава 1
Формирование местным органов власти на оккупированной территории РСФСР в первый период оккупации (октябрь 1941 — февраль 1942 гг.)
Появление сотен тысяч «русских коллаборационистов», в годы Второй мировой войны сотрудничавших с Германией против своего государства, — беспрецедентное явление не только в российской, но и в мировой истории. Однако, это явление не было случайным и вполне объяснимо с исторической точки зрения.
По мнению подавляющего большинства исследователей (К. Александров, С. Дробязко, М. Семиряга, И. Хоффман), главная причина массового коллаборационизма, безусловно, коренилась в политическом режиме Советского Союза[1]. Во многом это был своеобразный социальный протест, выразившийся в стихийном выступлении сотен тысяч людей против коллективизации 1929–1932 гг., последовавшего за ней голода (по мнению ряда современных исследователей — искусственно организованного) и повсеместных репрессий НКВД, преследовавших не только политические, но и социально-экономические цели.
Большое недовольство вызывало несоответствие провозглашённых Октябрьской революцией 1917 г. лозунгов и обещаний реальной политике советского правительства. Как отмечает М. И. Семиряга, в СССР жило много людей, еще помнивших Российскую империю, жертв «красного террора» и голода 1921–1922 гг., участников национально-освободительных и сепаратистских движений, бывших белогвардейцев, репрессированных представителей «эксплуататорских классов» — все эти люди «объективно были недовольны советской властью». Он, считая, что в 1932–1933 гг. проводился «настоящий геноцид посредством голода, порождённого насильственной коллективизацией», главную причину коллаборационизма видит в «неправовом и террористическом» сталинском режиме[2].
Данное мнение не совсем верно — недовольство, переходящее иногда в ненависть, охватывало все слои общества (например, по сведениям И. А. Дугаса и Ф. Я. Черона отношение к немцам у 90 % населения вполне можно назвать нейтральным или дружеским[3]), а не только крестьянство. Не только крестьяне, закономерно недовольные политикой коллективизации и сопровождавшими её массовыми репрессиями, но и рабочие оказывали массовую поддержку оккупантам.
Причина подобных настроений «пролетариев» кроется в чрезвычайно жёстком рабочем законодательстве, введённом накануне войны. Постановление СНК «О повышении роли мастера на заводах тяжёлого машиностроения» от 27 мая 1940 г., указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений» от 26 июня 1940 г. и указ «О порядке обязательного перевода инженеров, техников, мастеров, служащих и квалифицированных рабочих с одних предприятий и учреждений в другие» от 19 октября 1940 г., противоречившие Конституции 1936 г., фактически ликвидировали свободу передвижения и делали положение рабочих на предприятиях аналогичным положению крестьян в колхозах.
Указы «Об ответственности за выпуск недоброкачественной продукции и за несоблюдение обязательных стандартов промышленными предприятиями» от 10 июля 1940 г, и «Об уголовной ответственности за мелкие кражи на производстве» от 10 августа 1940 г. и постановление СНК «О повышении норм выработки и снижении расценок» от 26 июня 1940 г. допускали жесточайшие репрессии за незначительные дисциплинарные проступки и значительно снижали реальный доход рабочих. Кроме того, восьмичасовой рабочий день вскоре был доведён до одиннадцатичасового.
К этому необходимо прибавить многочисленные гонения на интеллигенцию, массовые репрессии по отношению к инакомыслящим, геноцид ряда групп населения (казачество), унижение и преследования верующих.
Вывод о широчайшей базе социального недовольства полностью подтверждается тем, что в Локотском округе действия окружного самоуправления поддерживала значительная часть всех слоёв населения (крестьяне, рабочие, интеллигенция, священнослужители и т. д.).
Стоит отметить, что коллаборационизм в годы Великой Отечественной войны не был внезапной единовременной вспышкой недовольства. Оно проявлялось и ранее, но в условиях коммунистической монополии на информацию данные, которых к тому же сохранилось очень немного, о сопротивлении насильственной коллективизации и индустриализации не были достоянием широкой аудитории. В 1928 г. восстала Якутия, в 1929 г. — Бурятия, а массовое сопротивление коллективизации на Украине в 1928– 1933 гг. подавлялось с помощью армейских частей. В 1930–1931 гг. прокатилось восстание в Казахстане, жесточайше подавленное советскими войсками. В 1931 г. началось восстание на Кубани, перекинувшееся на Дон, Северный Кавказ, Поволжье. В 1932 г. грянуло восстание в Сибири, а повстанческое движение на Дальнем Востоке под руководством Карнаухова продолжалось с 1931 по 1935 гг. В 1936 г. взбунтовались ткачи Иваново-Вознесенска. Тогда же имела место серия мятежей в Красной Армии[4]. Вот лишь небольшой список «фронтов второй гражданской» 1920-30-х гг.
В этом отношении справедливо замечание германского историка Хоффмана, что «Русское освободительное движение родилось не в годы второй мировой войны, и не генерал Власов стоял у его колыбели. Вооружённое сопротивление большевикам существовало с момента захвата ими власти в 1917 году…»[5].
Ещё одной важнейшей причиной массового коллаборационизма была заранее предусмотренная репрессивная политика СССР по отношению к собственным пленным. Советское правительство не присоединилось к Гаагским конвенциям 1899, 1907 гг. и отказалось подписать под надуманным предлогом Женевскую конвенцию по защите военнопленных 1929 г. Несмотря на это, уже в июне 1941 г, немецкое правительство обратилось в Международную Комиссию Красного Креста (МККК) с намерением договориться об условиях содержания пленных с обеих сторон. До сентября списки советских военнопленных передавались советскому правительству, затем эта практика прекратилась, т. к. оно неоднократно отказывалось передавать взамен списки немецких военнопленных. Италия, Румыния и Финляндия, несмотря на все эти действия, заявили, тем не менее, о своем намерении в одностороннем порядке применять условия Гаагских и Женевской Конвенций по отношению к русским военнопленным.
27 июня Молотов заявил о готовности обменяться списками военнопленных, а 1 июля вышло постановление СНК о военнопленных, составленное в духе Гаагской конвенции, которая ни к чему не обязывала СССР (поэтому даже согласие соблюдать её, данное 17 июля, оставалось фикцией, так как там отсутствовал пункт о международном контроле).
9 июля МККК сообщила о готовности Германии, Финляндии, Венгрии и Румынии обменяться списками
