Путешествия без карты

Мехико был захвачен Кортесом всего десять лет назад, страна еще не была окончательно покорена, и вряд ли простой испанский солдат пришел бы в восторг, если бы индеец сообщил ему, что Дева Мария назвала его «сын мой». Мексиканские политики утверждают, что эта легенда придумана церковью для умиротворения местного населения. Однако если легенда и в самом деле придумана церковью, то с другой целью. Ведь Богоматерь потребовала возвести храм, откуда бы она могла любить своих индейцев и хранить их от испанских завоевателей. Легенда дала индейцам чувство собственного достоинства, заставила поверить в свои силы; это была не охранительная, а освободительная легенда.

Епископ, конечно же, не поверил Диего. Священники и епископы ведь тоже люди, и им не меньше нашего свойственны предрассудки своего народа и своего времени. Такое выражение, как «сын мой», могло застрять в глотке даже у епископа, как бы на словах он ни ратовал за родство с индейцами. (Точно так же энциклика папы «Rerum Novarum» ¹ в свое время застряла у епископа в Сан–Луис– Потоси, причем не в глотке, а в чулане, где ее случайно обнаружил священник после революции Каррансы.) В воскресенье 10 декабря (у этой легенды исключительно точная датировка) Богоматерь опять явилась Диего на горе Тепаяк, и он стал слезно умолять ее отправить к епископу более представительного посыльного (быть может, какого?нибудь испанца), которому бы епископ поверил. При желании она могла бы явиться самому Кортесу, власть которого была неограниченной.

¹ О новом положении (лат.).

Но человеческая мудрость — ничто по сравнению с мудростью Божией, и можно только гадать, что было бы с видением Пресвятой девы, явись она поработителю вместо поработимого. Наверняка была бы построена богатая церковь — но ходили бы в нее индейцы, вот вопрос? Можно не сомневаться, что такую церковь в конце концов закрыли бы, как и все остальные в Мексике, да и забыл бы захватчик о видении из?за неотложных государственных, политических и военных дел. А между тем церковь Девы Марии в Гуадалупе оставалась открытой, даже когда гонения на духовенство были в самом разгаре, — никакое правительство не осмелилось бы лишить индейцев их Богоматери, а единственный человек, который угрожал ей, в конечном счете поплатился за это карьерой. Когда Гарридо Канабаль, диктатор Табаско, прибыл в столицу в сопровождении «краснорубашечников», чтобы занять пост министра сельского хозяйства в правительстве Карденаса, он отдал своим людям тайный приказ разрушить храм Гуадалупской Божьей Матери точно так же, как уже были разрушены все церкви в Табаско. Церковь охраняли круглые сутки, и кончилось тем, что Гарридо выдворили из Мексики в Коста– Рику. Гуадалупская Божья Матерь, как Жанна д'Арк во Франции, явилась олицетворением не только веры, но и национального чувства. Она была патриотическим символом даже для неверующих…

Итак, Богоматерь снова отправила крестьянина к епископу Сумарраге, и тот– из вполне естественной предосторожности — потребовал доказательств. Явившись Диего в третий раз, Дева Мария обещала ему на следующий же день представить доказательства, однако назавтра в назначенное место Диего не пришел: тяжело занемог его дядя, и он совсем забыл про встречу, а может быть, его отвлек факт приближающейся смерти, более значительный и реальный, чем видение, в истинности которого он, вполне вероятно, успел и сам усомниться после разговора с епископом, отличавшимся мудростью, взвешенностью и здоровым скепсисом отца церкви. Во вторник, двенадцатого числа, Диего пришлось опять отправиться в Тлалтелолко, на этот раз за священником к умирающему дяде, но, убоявшись той каменистой тропинки, где ему являлась Богоматерь, он пошел другой дорогой — как будто, изменив маршрут, можно избежать встречи с Богом. По сути, он проявил такой же рационализм, как и скептически настроенные современные католики, которые с недоверием относятся к видению на том основании, что у Гуадалупской Богоматери смуглая кожа, полагая, по–видимому, что происхождение — такой же признак духа, как и плоти.

Однако избежать встречи с Пресвятой девой не удалось. Она выросла перед ним, не сказав, впрочем, и слова упрека. Ведь Богоматерь вообще не совместима с идеей наказания. Она сообщила индейцу, что его дядя уже здоров, велела ему подняться на вершину горы, собрать среди скал букет роз и передать их епископу. Диего завернул розы в плащ, а когда раскрыл его, чтобы вручить цветы епископу, то обнаружил, что лик Богородицы запечатлелся на плаще, который теперь и висит над алтарем.

Церковь в Гуадалупе мне показывала старая испанка, сеньора Б. И, надо сказать, не без иронии. Она провела меня в маленькую комнатку за ризницей, где были развешаны «чудеса» — картинки, созданные в благодарность Богоматери за чудесное избавление. Своей примитивной манерой они напоминали рисунки одаренных детей, подписанные короткими полуграмотными фразами: жена из постели следит за пьяным мужем; маленькие человечки с неловко задранными пистолетами стреляют друг в друга («Тяжелая рана синьора…»). После этого мы пошли по крутой лестнице, которая подымается по горе Тепаяк от церкви до часовни, построенной на том самом месте, где было явление Святой Девы. На каждом шагу стояли фотографы с допотопными складными камерами на треноге и старинными цветными снимками: первые пароходы, поезд, воздушный шар, какие?то невероятные аэропланы из Жюля Верна и, естественно, лебеди и озера, голубой Дунай и розы ностальгические кадры. Горел огонь под маленькими жаровнями, пахло маисовыми лепешками. Наверху было кладбище: вокруг крестьянской часовни пугливо жались друг к другу заросшие лишайником массивные дорогие надгробья с испанскими гербами. На горе Тепаяк земли нет, ее надо подымать снизу, и, чтобы вырыть могилу, приходится долбить камень.

В поисках своих предков старая испанка ходила по дорожкам мимо склепов, среди которых, как в только что выстроенном богатом жилом районе, не было ни одного одинакового. Она обеднела, жила одна в маленькой однокомнатной квартирке, куда раз в неделю, по средам, к ней приходили внуки. В эти дни на плитке у ее изголовья кипел чайник. Мужества, воли и жизненных сил ей было не занимать. Ее предок был генералом, который сражался за Итурбиде и независимость, а потом, когда Итурбиде захватил власть, попал в ссылку. Но генерал Б. не мог жить без родины; он тайно вернулся в Мексику, переезжал с места на место, повсюду оставляя похожих на себя детей. Перед смертью он распорядился захоронить свое сердце в Гуадалахаре, где познакомился с женой, правую руку — в Лерме, где одержал победу, а тело — в Гуадалупе. Синьора Б. сохранила его плюмаж и фамильную гордость, но ее аристократизм, притупившись от бездействия, стал каким?то ожесточенным, вымученным, бессмысленным. Она была врагом Карденаса, однако не признавала и Седильо, отец которого в свое время работал крестьянином на ее семейных угодьях в Сан–Луис–Потоси. Чрезмерная гордость не позволяла ей выбрать между двух зол ее судьба типична для многих мексиканцев испанского происхождения, которые скрывались от жизни в однокомнатных квартирках и маленьких отелях.

Она тоже была католичкой, но с налетом аристократической иронии. В видение Диего и его чудотворный плащ она верить не желала — для нее это были народные фантазии. Она и тут, как в политике, замкнулась в себе. Ей достаточно было и того, что в Испании рассказывали подобные истории. Сеньора Б. относилась к тем людям, которые готовы поверить в видение, явись Богоматерь конкистадору, а не крестьянину, уму зрелому, а не детскому.

На следующий день я должен был уехать в Орисаву и Веракрус, а оттуда — в Табаско и Чьяпас. Поскольку у мексиканских католиков перед отъездом принято благодарить Гуадалупскую Богоматерь за заботу, я решил сделать то же самое и вновь встал на колени у подножия горы перед чудотворным плащом Хуана Диего. Старая испанка опустилась рядом и принялась читать молитву Святой деве, в которую не верила, — ведь у католиков даже скептики умеют соблюсти приличие.

Глава 4. К побережью

ОРИСАВА

На первый взгляд Орисава кажется городком, погруженным в сладкую дрему. В патио отеля ворковали голуби и шумел фонтан. Автоматический орган издавал легкий стон, тихо щебетали птицы в подвешенных к окнам второго этажа клетках, а какой?то американец, в задумчивости бродивший по двору, подпевал им. Лучшего места для бегства от действительности, казалось, не придумаешь: кругом все тихо, безмятежно, ждать опасности неоткуда. Через быстрые, шумные реки перекинуты мостики; в небе, среди падающих облаков, громоздятся горы; укромные скверы, фонтаны, купидон со сломанным луком, буйная трава, утопающие в цветах дома, безлюдно, чувство запустения, как в стихах Уолтера де ла Мара: «Есть тут хоть кто?нибудь? — Путник спросил…» ¹

1 Пер. Г. Симановича.

Я попал на праздник святого Иосифа, но даже церкви были пусты — кроме двух, откуда едва слышно доносился хор слабых детских голосов. Рынок погрузился в сон, гудели мухи, пахло цветами и навозом. По прилавку рассыпались длинные, спутанные седые волосы усталой женщины; откинувшись на стуле,