пятки. У нее тоже не очень получалось их утихомирить.
— Тетя Фрэнки! Эй вы, это наша тетя Фрэнки. — Трое мальчишек в одних трусиках вихрем налетели на нее, вцепились, оплели ей ноги и чуть не повалили на пол. Карапуз Эдди, которого едва не растоптали в свалке, растянулся у ног Фрэнки и во всю мочь заревел, прижав к груди своего любимого плюшевого медведя.
— Ма‑ма‑ма, — визжал он.
— Наша мама заболела! За ней приезжала «скорая помощь»! — вопил Ник, а Бен колотил Фрэнки по ноге, требуя, чтобы на него обратили внимание, и пытаясь рассказать свою версию случившегося.
Эрик поставил корзину на пол и, присев на корточки возле Эдди, стал тихонько что‑то бормотать ему. Не прошло и минуты, как этот крепенький малыш уже сидел у Эрика на руках, сунув в рот большой палец.
— Парни, это мистер Торп, — сказала мальчикам Фрэнки, стараясь перекричать весь этот гвалт.
— Зовите меня Эриком, ладно?
Они приняли его, что называется, «с ходу». Он разговаривал с ними спокойно, и это, как ни странно, в конце концов утихомирило их. С терпеливым вниманием он слушал их не всегда понятный лепет, задавал вопросы, успокаивал, говоря, что с мамой все будет в порядке. Объяснил им, как действует сирена «скорой помощи». Они притащили показать ему любимые грузовики, а Эдди дал подержать своего медведя.
Фрэнки не совсем поняла, как ему это удалось, но через некоторое время он убедил Ника и Бена одеться и подобрать с полу разбросанные вещи.
Пока Фрэнки одевала Эдди, Эрик организовал на кухонном столе пикник, и заинтересованные дети помогли ему распределить между ними свежие фрукты и огромные сдобные булки. Вскоре они уже с аппетитом уплетали еду, непрерывно болтая при этом с Эриком.
Он даже сумел заставить заработать современнейшую кофеварку Софии, чего Фрэнки никогда не удавалось, и настоял, чтобы она съела булочку с чашкой кофе.
Когда кухня снова была приведена в порядок, а дети спокойно сидели перед телевизором, Эрик предложил:
— Может, погрузим парнишек в машину и вернемся в магазин, чтобы можно было открыть его? Ведь сегодня, наверно, начнут приходить женщины за своими шляпками, в которых пойдут на свадьбу, не так ли?
Тревога за Софию совершенно вытеснила из головы Фрэнки все мысли о делах, и сейчас она вспомнила о шляпах, за которыми должны прийти до полудня. Они оставили записку тете Асунте с информацией о том, где будут мальчики.
Когда они вернулись в магазин, Эрик отвел возбужденную приключением троицу в мастерскую и чем‑то занял мальчишек, пока Фрэнки пыталась улыбаться, обслуживая покупательниц. Смех и звуки шумной возни доносились до нее из мастерской; непрерывно звонил телефон, по мере того как все новые и новые родственники Гранателли узнавали о том, что случилось, но сегодня эта семейная служба новостей совсем не казалась Фрэнки вторжением в личную жизнь. Чаще всего звонившие предлагали практическую помощь, и Фрэнки становилось легче от этой постоянной поддержки.
В полдень Эрик свозил мальчишек поесть гамбургеров, а вскоре после их возвращения в магазин вплыла энергичная тетя Асунта, чтобы забрать детей. Асунта была не одна, она привела с собой свою дочь, семнадцатилетнюю Марию.
— Я считаю, тебе надо быть в больнице, Франческа, — заявила Асунта своим обычным безапелляционным тоном. — Моя Мария прошлым летом работала в бутике, да еще учится на всяких этих модельерских курсах. Она поработает здесь за тебя до закрытия, так что ты иди. А что касается этих шалопаев… — Она подхватила Эдди, посадила себе на бедро и чмокнула, каким‑то образом успев в то же время схватить за руки двух других. — Я отвезу их домой. Мы будем делать пряничных человечков, а потом пойдем в зоопарк. Верно, мальчики? — Она вышла за дверь, и сразу же в магазине стало очень тихо.
У Фрэнки болела голова, ей трудно было думать о чем‑нибудь еще, кроме опасности, угрожающей Софии и ребенку. Она больше всего хотела быть в больнице вместе с родными, но в то же время не решалась оставлять магазин на кого‑то другого, особенно на такую юную девушку, как Мария.
— Она прекрасно справится, дорогая, — тихо сказал Эрик — так, чтобы его слышала одна Фрэнки. — Идем же, я отвезу тебя в больницу.
До их отъезда Мария успела задать Фрэнки несколько логичных вопросов о ее системе продаж, о том, где что хранится и какие заказы уже готовы, так что Фрэнки уехала не такая обеспокоенная. Ей стало ясно, что Мария умница. Она элегантно одета и вдобавок хорошенькая.
За несколько оставшихся часов работы магазина она не сможет причинить такого уж большого вреда. Если вообще оставлять «Шляпника» на кого‑то, то пусть лучше это будет Мария.
Ожидание в больнице казалось бесконечным. Долгие послеполуденные часы тянулись и тянулись. Членам семьи время от времени разрешали навещать Софию, но бледность сестры и ее очевидные страдания действовали на Фрэнки самым гнетущим образом.
София испытывала сильный страх, но не за себя, а за ребенка.
Вопреки слабым возражениям Фрэнки Эрик оставался в больнице всю вторую половину дня. Он был безмолвным источником поддержки не только для Фрэнки, но и для Дома с Терезой. Приносил им то и дело чашки кофе, заставлял есть бутерброды, вывел Дома пройтись на свежем воздухе и каким‑то образом вдохнул во всех часть своей непоколебимой веры в благополучный исход операции.
Врачи прилагали все усилия, чтобы замедлить кровотечение и снизить кровяное давление у Софии, перед тем как начать оперативное вмешательство, но пока им это не удавалось. Наконец наблюдавший Софию гинеколог торопливо вошел в комнату ожидания и объявил, что больше откладывать нельзя. Они будут оперировать немедленно.
Софию перевезли в расположенную рядом операционную, и с этого момента напряжение стало невыносимым. Мать Фрэнки молилась, ее губы беззвучно двигались, пока проходила минута за минутой; отец сидел рядом.
Фрэнки не могла сидеть на месте. Эрик ходил вместе с ней взад и вперед по коридору, держа ее руку в своей. Он понимал, что сейчас ей не хотелось разговаривать.
Когда они по меньшей мере в десятый раз проходили мимо комнаты ожидания, Фрэнки заглянула в дверь. И вдруг увидела своих родителей словно со стороны: симпатичная пожилая пара в тревожно‑напряженных позах сидела на пластиковых стульях, держась за руки в стоическом молчании.
Фрэнки остановилась и стала смотреть на них. Она увидела в них не просто родителей, но и мужчину и женщину, все еще любящих друг друга, несмотря на долгие, прожитые вместе годы. Им порой даже не нужны слова, чтобы выразить свои чувства: у них за плечами целая жизнь доверия, поддержки и любви, откуда они могут черпать силы.
Будучи невидимой, эта связь между ее родителями, казалось, наполняла пустую, освещаемую неоном комнату каким‑то ярким блеском. Что бы ни случилось — они все равно вместе, делят на двоих все, что приносит им жизнь, будь то радость или печаль, победа или поражение. Они на всю жизнь связали себя обязательствами по отношению друг к другу и с честью выполняют их. Это единство, эта ощутимая субстанция любви между ними укрепляет их души в моменты, подобные этим.
Фрэнки мысленно вернулась на несколько дней назад, вспомнила то жуткое чувство пустоты и одиночества, которое испытала без Эрика. Разве она этого хочет? Эрик оставил выбор за ней, не так ли? Он совершенно ясно дал ей понять, что она нужна ему навсегда.
И она до сих пор отвергала его предложение, не хотела отнестись к нему серьезно.
— Мистер и миссис Гранателли? — Ее мысли были прерваны врачом в маске, все еще болтающейся на шнурке, в измятом и запачканном кровью хирургическом костюме. Однако широкая улыбка на усталом лице уже сообщила хорошую новость, прежде чем он успел объявить ее:
— Ваша дочь произвела на свет прехорошенькую девчушку, весом в пять фунтов и одну унцию, и здоровенькую, несмотря на то что она такая миниатюрная. И у нее, и у матери дела идут отлично.
