захотела никуда уйти после 1861 года, когда получила свободу от крепостной зависимости. Так и жила моя няня в доме родителей моих целую жизнь. Это был для всех нас родной человек...
Не всегда дни нашей деревенской семейной жизни проходили безоблачно, причиной чего был тяжелый характер моего отца и при всех неприятностях няня моя оставалась образцом любви и преданности долгу всей нашей.
Вот чувство долга и воспитала во мне моя незабвенная няня. Долг и труд — вот чему она меня научила. Я не помню, чтобы она когда-нибудь была без дела, без какого бы то ни было занятия. Она научилась читать самоучкой К ежедневно читала молитвы и все, что находила Назидательного и полезного. И никогда я не видел, чтобы она читала что-нибудь несерьезное.
После ежедневного трудового дня няня долго и твердо шептала все те молитвы, которые она знала наизусть. С ее молитвенного шепота я и выучил свои первые молитвы, при этом я не мог и представить себе, как можно знать молитвы N не молиться.
Таким образом, моя искренно религиозная няня навсегда ишечила меня от страшного порока нашей религиозной Липни — от религиозного лицемерия, которому обучала до 1917 года наша школа министерская и особенно так шммваемая духовная. Школа нас учила словам молитвы, ко не воспитывала в нас молитвенного настроения.
Выучась у няни искренней молитве, я запомнил и весь
169
ее запас догматических познаний. Я уже архиереем говорил неоднократно, проповеди, заимствованные из мудрых наставлений моей няни.
Насколько я помню, у ней было 3 догмата-поговорки: первая: «Христос терпел и нам велел». Эти слова я слышал от своей няни ребенком всякий раз, когда приходилось переносить неприятности, или заставлять себя делать что-нибудь не по своей воле. Так Христос для меня стал с самого раннего детства законом жизни, идеалом любви и самопожертвования. Я еще ничего не понимал, но Христос уже был для меня очень близок. Я любил Его за Его любовь к людям, за то, что Он страдал для людей, за то, что простил грех первых людей. Христос был для меня всегда живой, всегда близкий к людям. Для меня никогда не было какого-то отвлеченного догмата о Христе, можно сказать, что я любил Христа ранее, чем узнал о Нем церковное учение: я всегда знал, что Христос видит меня и не относится ко мне равнодушно или одобряет меня, или огорчается мною.
Второй догмат моей няни (всего русского народа): «Так жили святые угодники Божии». Эти слова при всей их простоте были исполнены глубокой любви к «угодничкам» и очень заполнили мою душу. Я помню лубочные издания жизни Святых: Великомучениц Екатерины, Варвары, муч. Евдокии, св. Алексия человека Божия. Помню, как проливал горькие слезы, жалея этих святых в их невинных страданиях и изумляясь их героизму.
О, конечно, я совсем не понимал тогда, что такое Церковь, я еще очень долго не понимал этого, но у меня в душе собирался прекрасный склад такого материала, которым я впоследствии мог распоряжаться и пользоваться сколько было нужно. Когда я впоследствии узнал, что Церковь прекрасный сосуд, вместилище Святых чувств любви и самоотречения, что всякий живущий около Церкви может, так сказать, заразиться добрыми чувствами ея, то все воспоминания детства, которыми я обязан своей няне, для меня стали драгоценнейшим состоянием.
Третий догмат, которому научила меня моя няня,
170
конечно, не зная этого мудреного слова, — это догмат, формула которого была такова: «Не беспокойся, всех нас Бог рассудит, найдет и правого и виноватого, все получим то, что заслужили». Это ничто иное, как переложение слов: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». А, следовательно, эти два возвышеннейших догмата, выражающие христианскую надежду, и были вложены в самую простую формулу верующей женщины, которая не могла передать в сколько-нибудь отчетливых формах своего представления о загробной жизни, но всем помышлением верила в торжество добра за гробом, в вечность Божией правды.
А если так, то и нужно служить вечной правде, а не «тлену и праху», как вечно твердила моя няня...
Поэтому и жизнь она вела почти аскетическую, хотя решительно ничем по внешности не отличалась от других женщин. Царство Божие было внутри ее, и на ней я понял притчу Христа, как две женщины будут молоть вместе, а, между тем, одна возьмется (в Царствие Небесное), а другая останется (Лука 17, 35).
Так моя няня дала мне в детстве очень многое и продолжала радовать меня своею любовью почти до последних дней моего архимандритства. О если бы все няни так любили свое дело и живые души своих воспитанников, как моя няня!
А мне она бесконечно ценна тем, что из-за нее и через нее, я полюбил русский народ и его святые верования. Я понял мировоззрение русского народа и искание им святой правды всегда и везде.
ЦАРСТВО ЕЙ НЕБЕСНОЕ!
Мои родители
Я бесконечно счастлив, что могу искренно уважать своих родителей и что моя любовь к ним не есть животная привязанность. Нет! Я счастлив, что любовь моя к моим,
171
родителям основана на глубоком к ним уважении при всем различии их характеров.
Они не отличались ни глубоким образованием, ни природными способностями. Они были, вообще говоря, люди средние со всеми привычками своего помещичьего дворянского круга. У них были и свои сословные пороки, хотя и не очень заметные, но в общем довольно чувствительные. И все-таки эти недостатки с излишком покрывались добрыми сторонами жизни моих родителей и еще более их стремлениями к осуществлению христианских идеалов, по крайней мере, в их личной жизни.
Отец мой, Алексей Николаевич, был всю жизнь неуживчивым человеком, т.е. любил правду и говорил правду в глаза также просто рядовым своим знакомым, как и своему начальству. Это начальству очень не нравилось, и отец поплатился изгнанием со всякой государственной службы — особенно он был обижен, когда Ярославский губернатор вместо моего отца назначил другого дворянина, о котором он отозвался так: «Этот хоть дурак, да молчит...» После этого мой отец окончательно переехал в деревню, и отдал свои силы служению народу непосредственно.
Старая родовая усадьба кн. Ухтомских — Веслома — свидетельница крупных и малых преступлений и просто безобразий ее владельцев во времена крепостного права, при моем отце как бы хотела загладить свои грехи и служила народу, сколько было возможным. Отец ухитрялся так хозяйничать, что аккуратно ежегодно получал убытки, и если случалось получить ему неожиданную прибыль, то он своим работникам выплачивал прибавки...
Далее отец считал своим долгом показывать крестьянам пример улучшения сельского хозяйства: основал первую в крае артель, первый кооператив и прочее. Все это плохо прививалось, давало отцу только убытки, но он не падал духом и «служил народу» пока не обнаружилось, что после него его родная «Веслома» разорена (сыновья отказались хозяйничать).
Что касается религиозных взглядов отца, то они были очень своеобразны. Он боялся Бога, для него Бог был только
172
Владыкою мира, своего рода Верховным начальством. Отсюда долг каждого исполнять Его Волю. И конечно, этот долг непререкаемый. Так мой отец и сам относился к своему религиозному долгу, так и детей к этому приучил. Долг превыше всего, вот основное правило нашей жизни... Все, что было лишнего в жизни, все это с самого раннего детства я был приучен немедленно откидывать. И делал это всегда с большим удовольствием.
А мать моя Антонина была идеально добрая женщина. Безо всякого преувеличения я могу сказать, что никогда не обидела ни словом, ни делом и мало того -— ей приходилось иногда сглаживать и исправлять те резкости в отношении к людям, которые позволял себе отец и всегда являлась каким-то ангелом утешителем, общей любимицей. О богословских воззрениях ее можно было и не спрашивать. О ней можно было только сказать, что она молилась Богу аккуратно, читала святые книжки, но, конечно, не задумывалась над какими-нибудь философскими вопросами. Это было выше ее сил.
