движением. Зверь оказался прямо перед ней, сделав бегство невозможным, и его испачканные в крови передние лапы легли ей на плечи, заставляя опуститься на колени, словно вымаливая прощение за всё плохое, что она сделала в своей не слишком длинной, и не совсем правильной жизни.
Через несколько секунд голова зверя подалась вперёд, и массивные челюсти с хрустом сомкнулись на её лице, острейшими клыками рассекая мышцы, дробя кости, отнимая жизнь…
…очередной удар в и так пострадавший позвоночник был особенно болезненным, вернув Михаила к действительности. Удары становились всё реже и реже, нападающим словно надоело пинать беспомощного, не сопротивляющегося — руки, закрывающие голову от ударов, не в счёт, человека. Реальность расплывалась в глазах сплошняком в багровых оттенках, в голове была нехорошая, вязкая тяжесть, время словно замедлило своё течение.
— Ну, чё, говнюк, давай делись… — две руки сноровисто обшарили карманы Курмина, костистый кулак больно въехал в левую почку, когда Михаил пошевелился, пытаясь разогнуться, — не дёргайся, клоун, лежи смирненько…
— Чего там? — нетерпеливо спросили сверху, сквозь щель в сомкнутых Курмин разглядел притоптывающие возле самого лица ботинки на толстой подошве, — есть чего?
— Да он пустой, сучара! — в голосе 'шмонающего' просквозила самая натуральная горечь за потраченное впустую на обыск время, — даже на рваный гондон лавэ не наскрёб, вот гадство-то…
— Вот падла! — новый удар ботинком по рукам, к счастью, не добравшийся до лица, не добавил позитивных ощущений, — снимай куртяк с него, что ли. Не пустыми же уходить, в натуре.
— Да ну нафиг, — по голосу Курмин узнал Писаря, — тут даже не мэйд ин Чайна, тут голимый СССР, Решето за неё даже на нормальный пузырь не расщедрится. Поканали отсюда, хорош развлекаться…
— Точняк, потопали… — Ледяной отозвался лениво и безэмоционально, словно возле их ног лежал не человек, а рваный полиэтиленовый пакет, или там — яблочный огрызок, — хватит говно ногами месить, надоело уже…
— Ну, дайте я его ещё разок на рихтовозе прокачу, — не унимался Махно, саданув Курмина 'пыром' аккурат по копчику, Курмин коротко взвыл от нахлынувших эмоций, на глазах выступили слёзы, — не нравится, когда к нему с душой, вот уродец. Ладно, порулили, братва. Бандитовка — форева, приходите в гости в любое время дня и ночи. Ха-ха-ха!
Послышался хруст снега под удаляющимися шагами, Михаил отвёл руки от лица. Три фигуры уходили от него вдаль, не оглядываясь.
Курмин попробовал разогнуться из защитной позы эмбриона, избитое тело незамедлительно отозвалось болью в каждой клетке. Сил не оставалось даже на полноценный крик о помощи, а уж про то, чтобы самому встать, и пойти — не было даже мысли. Михаил всё же попробовал крикнуть, но вместе с протяжным хрипом из горла, на затоптанный снег выплеснулся кровавый сгусток. Курмин со стоном вытянулся на промёрзшей земле, и мутным взглядом посмотрел в вечернее небо. Звёзды безучастно поблёскивали вверху, им было всё равно — выкарабкается он, или завтра с утречка завывающая сиреной 'скорая' примчится в 'Бандитовку' ещё за одним 'холодным'. Всё равно, как и этим трём, уходившим вглубь своего района. Курмин закрыл глаза…
Никого обижать нельзя…
Курмин открыл глаза. В теле ощущалась необъяснимая, фантастическая лёгкость, словно его не калечили ногами на мёрзлой земле трое ублюдков, стремясь превратить человека в отбивную, харкающую кровью из лёгких. Михаил был у себя дома. Живой, целый и невредимый, полностью отдающий себе отчёт в том, что же произошло с ним недавно. И самое главное — отлично понимающий, что произойдёт совсем скоро. Очень скоро. И это его нисколько не пугало. Все мучающие его сны, все бессмысленные, неясные образы вдруг приобрели пронзительную отчётливость, не осталось ничего непрояснённого, запутанного. Недостающий кусочек встал на своё место, всё стало понятным. Страшным, неотвратимым… и облегчающим душу. Какой смысл противиться судьбе, если тебе уготован именно такой путь. Если по-другому нельзя…
В ироничной поговорке 'Не буди во мне зверя', как впрочем, и во многих других, была своя доля правды. У Курмина она имела свой, потаённый смысл, полное осознание которого он сам понимал только тогда, когда уже ничего нельзя было изменить, исправить, отсрочить… Да и не хотелось, искренне говоря…
Любые обиды материальны, они копятся, копятся, наслаиваются одна на другую, пока не произойдёт взрыв. Кто-то умеет прощать, кто-то живёт с этим всю жизнь, озлобившись на всех и вся. Кто-то срывается на других, более слабых, вымещая свою злобу. У всех по-разному. Зверь внутри Курмина не просыпался без надобности, только тогда, когда наступал предел, пик, черта… Его пробуждение было горьким, жутким, исцеляющим… Его выпускал наружу не Курмин, а люди, считающие, что вольны поступать с другими, как с существами низшего порядка. Унижая, втаптывая в грязь, избивая. Точно зная, что не получат достойный отпор.
После каждого превращения Курмин не помнил абсолютно ничего, пока всё не начиналось снова. За восемнадцать лет он превращался в судью? палача? творца справедливости? абсолютное зло? — пятнадцать раз. Из них семь — за последние четыре года. Из них три — за прошлый год. И всегда жалел только об одном — что никто не узнает, почему смерть в его облике нашла именно этих людей. Чтобы другие сделали выводы, и зверь никогда больше не просыпался. Ведь это так просто — не навредить слабому…
Никого обижать нельзя…
Потому что когда-нибудь наступит возмездие.
Маленький горбун не убивал невинных, виновные получали по заслугам, зверь каким-то образом определял, кому ещё можно дать шанс на исправление, а кто уже никогда не изменится. Никогда… Зачем жить человеку, который получает удовольствие от унижения других, не важно, словом или делом, и не способен творить добро в принципе. Когда человек перестаёт быть человеком, к нему приходит Зверь. Которого он сам позвал, пусть и не зная этого. Каждый получит по заслугам своим.
Никого обижать нельзя…
Курмин ещё раз шёпотом повторил эти слова. Закрыл глаза, представив, на кого он будет сегодня смотреть глазами смерти.
Продавщица. Толстый. Трое из 'Бандитовки'. Зверь скоро проснётся. Он никогда не оставляет содеянное без наказания. Никогда.
Курмин разделся, и приготовился к ожиданию. Недолгому ожиданию.
Уже скоро…
Совсем скоро…
Обратного пути нет!
Через минуту Зверь начал просыпаться…
