Когда мы первый раз оказались здесь, сойдя с автобуса у магазинчиков, хоть аксакалы обозначали наличие жизни, а сейчас и их нет. Даже котов не видно. А «газельки» стоят — штук шесть. «Газельки», конечно, не наши, импортные, но, судя по внешнему виду, такие же бойкие, не щадящие ни себя, ни пассажиров. Но ни одного водителя, только на лобовых стёклах приклеенные и ничего не говорящие цифры.
Присели на лавочку, укрывшуюся в тени большого дерева. Алексей Иванович от нечего делать достал «беломорину», а я решил пройтись по магазинчикам. В третьем наткнулся на вино в самых разных бутылях и бутылочках и сразу в руки попалось то, про которое говорил Серафим, причём в маленькой подарочной таре. Покрутил бутылку, только подумал, что нам тут с Алексеем Ивановичем час на жаре мыкаться, тут же подскочил паренёк и затарахтел над ухом. Я поставил бутылку и быстро вышел.
Перешёл улицу и, открыв дверь, попал в кофейню. Если так можно это назвать. Это, скорее, была пивная, в которой подавали кофе. Стойка, где кофе разливали, находилась прямо перед входом, а народ шумел дальше. Ну ладно, подумал я, пить-то всё равно хочется, и попросил кофе. Бармен взял большой картонный стакан, поднёс его к торчащему из нутра стойки соску, надавил рукоять и зашипел пенящийся напиток. У нас точно так же наливают на набережной разбавленное пиво. Но здесь до цента отсчитали сдачу.
Выйдя, я отхлебнул. Хорошо, что я этого не сделал внутри. Мне, конечно, приходилось пить и менее приятные напитки, но чтобы их называли кофе! К тому же, он был холодный. Я даже засомневался, стоит ли нести купленное Алексею Ивановичу, не воспримет ли он это как оскорбление.
— Вот, — сказал я, протягивая бокал, — тут это… напиток местный… охлаждённый.
Алексей Иванович отхлебнул и с недоумением посмотрел на меня.
— Я попросил кофе, ну, мне и дали вот…
— И сколько это стоит?
— Да так, мелочи, два евро всего, — соврал я, на самом деле два пятьдесят. Один.
— Они нас что, совсем за людей не считают?
— Ладно тебе, смиряйся.
— Сам смиряйся, — он вернул мне стакан и с сожалением вздохнул: — Эх, опять курить придётся…
И в данном случае я понимал: чем-то перебить вкус надо было. Я отхлебнул из его бокала.
— Зря. Очень даже бодрит, — и огляделся: нет ли поблизости урны.
Урны не было — это слишком большая роскошь для такого маленького городка.
— Может, дойдём до стройки, — предложил я. — Вдруг там храм открыли.
— А без нас не уедут? — кивнул Алексей Иванович на микроавтобусики, около которых стали появляться группки людей.
У меня даже и мысли такой не возникло: вон как Господь всё хорошо устраивает.
— Не должны, — решил я.
У Алексея Ивановича настроение было иное, как-то чересчур мрачновато он изрёк:
— А сколько будет стоить катание на этих «газельках»?
Н-да, зря я его так надолго одного оставил и сколько кофе этот стоит зря сказал.
— Какая разница, — отмахнулся я и не обратил внимания, как Алексей Иванович помрачнел ещё больше.
Возле стройки я нашёл, куда выбросить надоевший стакан, мы прошли под лесами и оказались у железной двери. На этот раз замка на ней не было. Я потянул скобу, и массивная дверь ворчливо и неохотно поддалась.
Чуть пригнувшись, шагнули внутрь. После яркого солнечного дня поначалу ничего не было видно — только слабенькие маячки свечей указывали путь. Мы прошли тёмный притвор и оказались в большом и высоком храме, похожем на старинную закопчённую красно-коричневую икону. «Достойно есть» стояла перед нами[79]. Мы уже три дня на Афоне, в Твоём уделе, и только сейчас прибегаем к Тебе, Царица!
Сначала мы находились под прикрытием посылок игумена Никона, потом под благословением Макария, затем нас опекал Серафим — они готовили нас. Просителя не сразу допускают до Царицы, сначала встречу готовят Её слуги. И вот теперь — прибегаем к Тебе, Владычица!
Мне опять показалось, что всё правильно у нас и хорошо. Я поклонился ещё раз и с чистым сердцем вышел из храма. Снова — солнце, синее небо и коты, которые за людьми повыбирались на улицу.
Алексей Иванович задерживался. В принципе, надо было поспешать, а то как бы и впрямь автобусы не укатили. Алексей Иванович ещё застрял, я начинал нервничать, а когда он вышел и задумчиво проговорил: «Наверное, всё-таки дорого будет, это же такси…», — торопливо отмахнулся:
— Да перестань ты, есть деньги.
— У тебя-то есть, а у меня почти нет, я и так каждую копейку считаю. В Пантелеймоне сорокоуст не стал заказывать… И тут ещё сколько дней жить, и потом неизвестно, как будет…
— Ты что, предлагаешь пешком идти? — начал заводиться я.
— Я ничего не предлагаю, на всё воля Божия.
— Вот и поехали. Нам Серафим сказал: езжайте.
Алексей Иванович тяжело вздохнул. Я его не понимал. Конечно, у меня карманных денег больше, к тому же, есть НЗ — пластиковая карточка, о которой я ему не говорил, да и сам постарался забыть о её существовании. Да и при чём тут твои-мои деньги? Я что, не дам ему денег или когда-нибудь спрошу с него, сколько истратил? Вместе идём. А вдруг когда-нибудь спрошу?
Чушь какая!
— Ты не думай, — как можно миролюбивее произнёс я, — у меня, если что, ещё карточка есть.
Алексей Иванович вздохнул так тяжело, что я должен был или тут же броситься просить у него прощение, или перестать обращать на него внимание. Я выбрал второе. И пошёл обходить «газельки», у которых собирался народ. Стоило сказать «Мега лавра», как меня тут же подхватил молодой грек, стал что- то оживлённо рассказывать мне и всё показывал один палец. Ладно хоть не средний.
— Нас двое, — сказал я и показал два пальца.
— Эна, эна[80], - настаивал грек.
Я в него продолжал тыкать рогаткой из двух пальцев. Грек отрицательно качал головой, в конце концов схватил меня за рукав и повлёк к крайнему автобусику, распахнул заднюю дверцу и чуть ли не стал стаскивать с меня рюкзак.
— Мега лавра? — уточнил я.
Грек закивал головой и опять показал мне один палец. Ладно хоть указательный. Вот ведь.
— Я же сказал: двое нас, — Господи, да где же этот второй-то?
Алексей Иванович стоял чуть поодаль с видом осуждённого на вечные муки. Причём на земле.
— Сколько? — на всякий случай спросил я. — Посо?
— Лавра, Лавра, — закивал в ответ грек и для убедительности развёл руками: — Мега лавра.
Я покорно снял рюкзак и поставил его в багажник, пошёл в сторону Алексея Ивановича, увидел на лобовом стекле «газельки» приклеенную цифру «один» и оценил терпение сажавшего меня в автобусик грека.
Подойдя к Алексею Ивановичу, я постарался быть добрее, чем я есть на самом деле.
— Иди, ставь вещи вон в ту «газельку».
— Я тут видел, — замогильным голос загудел Алексей Иванович, — в «газельке» у него написано: семьдесят евро…
— Не хочешь — не езжай, — не выдержал я и пошёл к машине.
Эта мелочность достала меня. О чём он? Бог с ними, с этими евро?! Курить бы лучше бросил! Сам вон извёлся: дома — то это не так, то другое… Его Господь и так тычет, и эдак, а он только курит и курит. И ноет при этом. Надоели эти сопли…
Грек любезно распахнул дверцу. Я для начала окинул взглядом салон: ну, где он увидел про семьдесят евро? Даже если логически рассуждать: от Дафни с нас взяли по три евро, да, это вроде такси, но пусть в два-три раза дороже, но не в двадцать же три! Да за такие деньги они бы после каждого рейса по новой «газельке» должны покупать! Господи, о чём я думаю?! Какая же дрянь эти деньги! Бог с ними. Да что же я злой-то такой, Господи?! Молчать надо. Вообще ничего не говорить. Молиться надо начинать. Да и места в
