обнаруженные экспедициями Пельо, Аурэля Стейна и Фон Ле Кока, являются, впрочем, доказательством того, что буддистские тексты были переведены с санскрита на различные местные индоевропейские диалекты ('тохарские', так называемые на севере, и ирано-восточные на юго-западе), в то время как другой индоевропейский язык, согдианский, пришедший с караванщиками Бухары и Самарканда, был распространен в местах, где проходили пути от Тянь-Шаня до Лобнора, где Пельо обнаружил следы одного согдианского поселения VII в. [208] Мы видели, что караванщики и торговцы Шелкового Пути, с одной стороны, и буддистские миссионеры, с другой, – прибывшие от индоиранских границ в оазисы Тарима, те и другие одновременно содействовали распространению культуры Ирана и Индии, в данном случае представлявших любопытный синтез под влиянием буддистской веры. По этому поводу мы говорили о большом вкладе греко-буддистском, индо-гангском, или иранобуддистском, что можно видеть на фресках Кызыла, обнаруженных около Кучи и принадлежащих к тому, что Хаккин называет первым стилем Кызыла (в 450-650), или же он определяет это как второй стиль (650-750). [209]
Мы обратили внимание также на чисто сасанидский аспект буддистской живописи на деревянных панно Дандан-юилика на востоке Хотана (650). Наконец, мы видели второй сасанидско- буддистский стиль Кызыла, который развивался, параллельно индийскому влиянию, идущему от Аджанты вплоть до фресок турфанской группы в Базаклике, Муртуке и Сангиме. Наряду с индийским, древнегреческим и иранским влиянием, влияние Китая, как об этом говорит Хаккин, уже ощущалось в Кумтуре, около Кучи и, естественно, в особенности в Базаклике и других центрах, где были обнаружены фрески турфанской группы, наиболее близко расположенной к китайской границе. [210]
Во время паломничества Сюаньцзаня (630), культура перекрестка цивилизаций достигла своего апогея, в особенности, в Куче. Среди всех индоевропейских оазисов Гоби, Куча, вне всякого сомнения, является одной из тех оазисов, где индо-европеизм является наиболее признанным по причине обилия буддийской литературы на кучанском языке, обнаруженной Пельо, Стейном и Ле Коком. Даже транскрипция названия Куча на санскрите (Кучи) и на китайском (Киэутзэу) кажется наиболее приближенной к произнесению Кючи, которое по предположениям приписывают индийскому названию, или, как говорили когда-то, тохарскому. [211] Под влиянием буддизма кучанский диалект, т.е. особый индоевропейский говор, однажды обозначенный востоковедами под именем 'тохарский Б' и который сегодня просто называют ку-чанским, стал литературным языком, на который в V- VII вв. был отчасти переведен санскритский канонический свод. Используя, таким образом, вклад буддийской цивилизации, все интеллектуальное наследство Индии, используя с другой стороны то громадное преимущество, которое ему предоставлял караванный путь, соединявший с Ираном, материальную культуру которого оно впитывало, кучанское общество, такое, каким его показывают рукописи и фрески Кызыла и Кумтуры, представляется как странный успех, почти парадоксальное явление во времени и пространстве. Это настолько фантастично, когда думаешь, что это элегантное, рафинированное общество, божественный расцвет арианизма в Центральной Азии достиг таких высот в крае на расстоянии в несколько лошадиных переходов тюрко-монгольских орд, на границе со всеми варварскими племенами, накануне поглощения самыми непросвещенными из первобытных. Что в пределах степных просторов, под единственным покровительством пустынь, под ежедневной угрозой жестоких набегов номадов такое общество могло развиваться и существовать так долго, что кажется просто чудом.
Так как фрески Кызыла воскрешают для нас великолепную кучанскую кавалерию и рыцарство, кажется, что еще до текста они вышли из какого-то листочка с изображением персидской миниатюры: чистые овальные линии, длинный прямой нос, красивые изогнутые брови, утонченное, тщательно побритое лицо, за исключением едва заметных усов, хорошо сложенные, с гибкими вытянутыми талиями, что можно подумать, что они пришли из какого-то сказания о тимуридском Шах-намэ, – физический тип лица четко иранский. То же можно сказать и об одежде. Прежде всего, это царские одежды: длинные прямые сюртуки, обхваченные вокруг талии металлическим поясом, и открытые на груди с реверсом, что было видно уже в Афганистане на сассанидских фресках Бами-ана, украшенные галунами, оформленные жемчугом и цветочками, все это позаимствовано в иранском декоре всех времен. Обратим внимание на военную экипировку: это тоже сасанидская Персия с уже 'персидской' элегантностью, которую напоминают горделивые копьеносцы из фресок Кызыла с колпаками конической формы, в кольчугах, с длинным копьем и внушительной шпагой. Наконец, прекрасные дамы и дарительницы из фресок Кызыла и Кумтура, с их сжимающими талию корсетами и пышными платьями напоминают нам, вопреки буддийским мотивам, что из всех участков Шелкового Пути, среди всех богатых караванных поселений Тарима, Куча славилась как город удовольствий, о чем говорили в Китае, вспоминая музыкантов, танцовщиц и куртизанок этих краев.
Протекторат династии Тан над Таримом
Если же под стандартными одеяниями буддийской религии Куча оставалась в плане материальной цивилизации, тяготеющей к иранскому стилю, то Турфан (Гаочан) в данном случае испытал гораздо больше китайское влияние. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить фрески Турфана, а именно Муртука, Сангима и Базаклика, с фресками Кучанского региона, т.е. Кызыла. В данном случае индоевропейские реминисценсии, переданные Кучой, мало-помалу растворяются в эстетике династии Тан. Такой переход объясняется как близостью Китая, так и историческими событиями. Тур-фаном с 507 г. правила династия Кию, китайского происхождения. [212]
В 609 г. правитель Турфана Кию Пайюа прибыл с визитом вежливости к императору Китая Юангти. Его преемник, Кию Вэнтай (620-640) встретил китайского паломника с таким усердием, впрочем, необычайным, что он почти не хотел отпускать своего гостя (конец 629, начало 630). Хорошо известный эпизод подтверждает, по крайней мере, пристрастие монарха к китайской культуре и его буддистское рвение. В том же году (630) Кию Вэнтай прибыл, чтобы оказать почести императору Тайцзуну, но в последние годы его правления он воспротивился сюзеренитету династии Тан (640). Тай-цзун направил против него войска под началом генерала Хэу Ки-юнцзи. При приближении китайской армии Кию Вэнтай скончался от внезапного потрясения. Турфан был захвачен и аннексирован, став местом пребывания китайской префектуры и позднее даже китайского правительства 'Усмиренного Запада' (Нганьси (640).
Царство Карашар (Агни в санскритской транскрипции, Юэньки в китайской транскрипции), стал, кажется, индоевропейским центром, почти таким же примечательным, что и Куча. [213] Как и в Куче, благодаря буддизму, религиозная культура была заимствована в Индии, материальная культура отчасти в Иране, а искусство, в большей части в греко- буддистском Афганистане: орнаменты из искусственного мрамора из Карашара, в Берлинском музее, удивляют сходством с подобными творениями Хадды, в музее Гимэ. Но и там Китай династии Тан давал знать о своей военной мощи. Начиная с 632 г. Карашар принял подданство императора Тайцзуна, но в 640 г. правитель, называемый по-китайски Тукичэ, без сомнения, обеспокоенный аннексией Турфана, заключил союз с западными тукюями и поднял восстание. Тайцзун послал против него генерала Кю Хиа-кю. Тот же, применив хитрый военный маневр, приблизился к Ка-рашару со стороны Юлдуза, используя темную ночь, затем неожиданно напал на город под утро и захватил его. Он возвел на трон брата правителя Липочуэна, принца, преданного Китаю (640). Несколько лет спус-тя Липочуэн был смещен с трона одним из своих кузенов по имени Сьепо Аначэм, который поддерживал кучанцев и тукюев. Имперский генерал Ашина Шеэль (принц из тукюев на службе у династии Тан) получил задание Тайцзуна покончить с восставшим городом. Он направился к Карашару, обезглавил узурпатора и водрузил на трон другого члена царской семьи (648). Вслед за Карашаром такая же судьба постигла Кучу. [214] Кучой (Киэутзэу) правила династия, называемая по-кучански семьей сварна (суварна на санскрите, суфа в китайской транскрипции), то есть золотая семья. Правитель, называемый по-китайски Суфа Пушэ (на санскрите Суварна Пушпа-Золотой Цветок) в 618 г. оказал почести китайскому императору Юангти. По
