– Еще как и жалко!… Ну, ты уже кончила себя-то жалеть?
– Да я толком и не начинала.
– А Вася?
– Амаршану должны жилплощадь от милиции дать. Тогда я Васю к себе заберу. Амаршан согласен.
– Сомнительно все.
– Еще как. Но есть жизнь и не жизнь. Каждый выбирает.
– Ты тоже на что-то намекаешь?
– Нет, я, как и ты, говорю прямо. Ты выбрала и я – тоже. В вашей ситуации мне всегда было жалко Олега. И не жалко – тебя. У тебя хотя бы Антонина была. А ему – только этот странный Кай под занавес…
– Да какие его годы!
– А чего же он прежде-то ждал?
– Вот уж не знаю и знать не хочу!
Переругиваясь, подруги все повышали тон и ускоряли темп движения. В конце концов они просто бегали по дорожкам парка кругами и орали. Бомжи с детской площадки провожали их изумленными взглядами. В конце концов один из них, самый старший и самый страшный на вид, не выдержал и крикнул:
– Эй, тетки! Бросьте вы ругаться-то! Сделайте лучше доброе дело – добавьте десятку ветеранам Куликовской битвы! Трубы горят!
Лена и Анжелика остановились. Осознав и опознав внешний раздражитель, подруги отреагировали по- разному. Анжелика презрительно фыркнула, а Лена полезла в сумочку. Бомжи зашевелились, напоминая ожившую кучу тряпья. Старший бомж окинул собратьев торжествующим взглядом и подмигнул небесам. Лена и Анжелика посмотрели друг на друга и расхохотались.
Глава 12
– Как бы мне повидать отца игумена?
– А по какому делу? – молодой монах-секретарь, сидящий за столом, оторвал взгляд от книги, снял очки, прищурил близорукие глаза, всматриваясь в посетителя. Рукава его подрясника были закатаны до локтей, юношески тонкие предплечья поросли длинными золотистыми волосками. Рядом с книгой стоял стакан с водой.
– По очень важному, брат. Важнее и придумать нельзя, – пришелец говорил с придыханием, убедительно поблескивая странными, рыжими глазами, обрамленными светлыми ресницами. – Речь о возвращении в монастырь церковной святыни.
Монастырю не в первый раз оказывали пожертвования. Возможных спонсоров начальство велело принимать без проволочек. Рыжий монашек на первый взгляд на спонсора похож не был, но кто из смертных может похвалиться, что провидит пути Господни?
– Отец игумен нынче в саду, – сказал секретарь. – С тварями малыми разговор ведет.
– Спаси тебя Господь! – кивнул посетитель.
– Во славу Божью! – недоуменно отозвался молодой монах в спину ушедшему.
Сухенький старичок сидел на скамье за грубо сколоченным деревянным столом и крошил на столешницу кусок пирога. Синички, пеночки, овсянки или еще какие-то мелкие разноцветные пичужки бесстрашно прыгали прямо перед ним, дергали хвостами и клевали подношение. Видно было, что они предпочитали начинку – рис с мясом или яйцо с капустой. Сам старичок был похож на одушевленный мультфильмовский пенек, а его руки напоминали сухие сосновые корешки, вылезшие из песчаника. С ветки вполне живой сосны, под которой и стоял стол со скамейками, спрыгнула рыжая тощая белка и оглядела столешницу. Поворошила лапкой куски пирога и осуждающе взглянула на старичка. Тот засуетился, заерзал, заулыбался и вытащил откуда-то из складок одежды пригоршню орешков. Белка довольно фыркнула, взяла в лапы орешек и уселась поудобнее на краю стола, распушив еще облезлый после зимы хвост. Маленький кудлатый песик у ног старичка подобрал уроненный белкой кусок пирога и встал на задние лапки, опираясь на колени человека. Казалось, что за кадром этой картинки вот-вот зазвучит бодрый непритязательный мотивчик из доброго советского мультфильма про зверюшек. Мешало два факта: на старичке был подрясник (с теплой стеганой безрукавкой поверх) и наперсный крест, а между зеленеющих крон выглядывал не нарисованный домик-пряник, а округлый купол и беленые стены храма.
Рыжий не то монашек, не то священник, в потертой рясе и кроссовках, выглядывавших из-под нее, стоял, прислонившись к нагретому солнцем корявому стволу. День был по-летнему теплый, но пришельца, казалось, колотил озноб. Прыгающие по столу птички подозрительно косились на него бусинками темных глазок.
– Поймите, отец игумен, – устало сказал он. – Это реальный шанс. Возможно, последний. Если не успеть сейчас, святыня уйдет за границу, потом попадет в чью-нибудь частную коллекцию и будет потеряна для церкви.
– Как, бишь, зовут-то тебя? – скрипуче осведомился старичок. – Повтори.
– Варсонофий.
– Это что же, монашеское, что ли, имя? Больно уж не по-мирскому…
– Да. Нет…
(«Расстрига,» – подумал настоятель и тяжело вздохнул).
– Отец игумен, ну какая сейчас разница?! Вы слышите ли, что я вам сказал? Можно вернуть в монастырь напрестольный крест Ефросинии Полоцкой, потерянный в 1941 году.
– Откуда ж возьмется святыня? – спросил старик.
– Говорю же: есть путь. Помощь нужна и благословение. Пусто место заполнено будет!
– Разве не знаешь, Варсонофий, что крест напрестольный уже лежит в соборе?
– Как?! – в рыжих глазах расстриги мелькнуло изумление и, кажется, бешенство.
– А вот так! – строго сказал игумен, испытывая неясное беспокойство, подозрительно напоминающее испуг («Чего мне бояться-то?! Господь со мной!»). – Еще в 1992 году, во время празднования тысячелетия Полоцкой епархии и Православной церкви на Беларуси было решено всеправославную святыню восстановить. По благословению Иерусалимского Патриарха Диадора II и Патриаршего Экзарха всея Беларуси митрополита Филарета поручили воссоздать святыню брестскому ювелиру-эмалировщику Николаю Петровичу Кузьмичу. Им же была восстановлена техника перегородчатой эмали, утраченная, казалось, навсегда. Только через пять лет с начала работы удалось воссоздать крест. В 1997 году восстановленный древний Крест преподобной Ефросинии Полоцкой был освящен в Свято-Симеоновском соборе Бреста, а потом положен у нас, в монастыре, в храме Преображения Господнего.
– О чем вы говорите, отец игумен?! – внимательно выслушав, воскликнул Варсонофий. – Можно сделать копию, на вид ничем не хуже оригинала, но – все остальное?! Крест, который Лазарь Богша в 12 веке сделал, разве можно сравнить!
– Да что ты все говоришь-то! – рассердился, наконец, старый монах. – Где он, крест этот? У тебя в суме? Где? Не вижу! Нету? То-то! Беспокойство в тебе суетное вижу, а более – ничего. Молиться бы тебе надо, чадо! Молиться о ниспослании смирения. Господь милостив…
– Господь – это конечно, – кивнул Варсонофий. – Его милость словами не изречь и грехами мирскими не исчерпать. А церкви, церкви-то православной, значит, крест Ефросинии не нужен больше? Раз новый есть? Даже и выслушать в тягость? Суеты много?
– Слушал я тебя довольно, – старик сурово нахмурил седые брови. – Куда-то бежать, что-то искать, кого-то догонять… Подвиги во славу Господа верой совершаются, а не беготней. Это бы тебе и усвоить пора – чай, не мальчик уже. На сем и закончим. Молитва остального достигнет. Коли голоден, зайди на монастырскую кухню, покормят тебя. Если переночевать негде, примем и на ночлег. А после заутрени…
– Благодарствую, отец игумен, – кивнул Варсонофий. – Пойду я прямо сейчас. Помолюсь в пути. Может, еще успею на сегодняшний поезд.
– Куда поедешь-то? – не удержался настоятель. Странный посетитель все же раздразнил его любопытство.
– В Петербург. А там поглядим, как сложится, – сказал Варсонофий.
Глаза расстриги были прищурены и смотрели сквозь рыжие ресницы вдаль. Пальцы рук и кончик носа отчетливо шевелились. В молодости игумену доводилось видеть в скошенных полях охотящуюся на мышей лису. Нынче он отчего-то вспомнил эту давнюю картину.
