куда-то таинственно исчезли). Разумеется, сразу после этого эпизода он на два месяца слег с тяжелым воспалением легких. Любаша просила, жаловалась и ругалась. Беседовала с учителями, директором, родителями и самими мишкиными одноклассниками и одношкольниками. За своего детеныша она готова была перегрызть глотку кому угодно. Дошла до ГорОНО. Все и везде в общем-то сочувствовали ей, но как-то вяло. Когда доходило до конкретики, пожимали плечами: «Ну что вы хотите? Это же обычная районная школа. Обычные дети, в том числе и из социально неблагополучных семей. Да, они тупы и жестоки, но таков и мир вокруг них. Милосердие – абсолютно неведомое для них понятие. Мы не можем посадить вашего Мишу под колпак. Ищите частное образовательное учреждение, идите на домашнее обучение, или во вспомогательную школу. Там маленькие классы, больше педагогического персонала…»
О вспомогательной школе в Любашиных представлениях о мишкиной судьбе не могло быть и речи. Да это и действительно было не рационально – по развитию общего интеллекта Мишка вполне соответствовал своему возрасту. Обучение в только что появившихся частных школах стоило немыслимых, запредельных в нашем понимании денег. Домашнему обучению неожиданно воспротивился сам Мишка: «Я не хочу больше дома сидеть. Мне здесь душно. Я с ребятами хочу.»
Впервые за все годы Любаша заметалась в отчаянии.
У Мишки обострились астма и нейродермит. Пятый класс он закончил с тремя неаттестациями и двойкой по физкультуре.
Все подруги Любаши тоже суматошно искали выход из создавшегося положения и регулярно предлагали варианты, один кретиничнее другого. Так, например, однажды мы целых два вечера подряд на полном серьезе обсуждали идею о том, чтобы нам всем объединиться, самим организовать частную школу, набрать платных учеников и заодно бесплатно учить в ней Мишку. Любаша будет преподавать точные науки, Светка – предметы естественного цикла, Ирка – домоводство, а ее второй муж, тихий алкаш Володя – столярное дело или что там полагается в качестве труда для мальчиков. Мне в этом раскладе доставались история и литература, и я несколько часов серьезно думала о деталях и авторской программе по указанным предметам. Потом Светка посоветовалась по этому поводу со своим третьим мужем-бизнесменом, он нелицеприятно высказался о наших умственных способностях и спросил, что мы знаем о бухгалтерском учете, аренде помещений, лицензировании и санитарной и пожарной инспекциях. Идея частной школы тут же увяла прямо у нас на глазах. Однако, проникнувшись нашими метаниями, третий светкин муж великодушно предложил спонсировать мишкино обучение в частной школе, что было бы, наверное, самым разумным выходом из положения. Любашина гордыня была на этом пути единственным, но непреодолимым препятствием. Со светкиной подачи я попыталась заикнуться об этом варианте, но тут же была обсыпана ледяной крошкой Любашиного ответа: «Я не имею чести близко знать мужа твоей подруги Светы, но прошу тебя передать ему мою искреннюю благодарность. Ты знаешь, что это невозможно, так как я никаким образом не сумею вернуть ему эти деньги».
И все-таки выход из положения нашла именно Светка, с помощью своего второго мужа, с которым она сохранила прекрасные отношения. Светкин второй муж ювелир, и носит крайне звучное на мой вкус имя: Израэль Наумович Зоннершайн. Израэль Наумович старше моей подруги почти на двадцать лет. «За ним мудрость тысячелетий», – признавала Светка и когда выходила замуж, и после развода. Посоветовавшись с Израэлем Наумовичем о проблемах подруги, Светка позвонила Любаше в половине двенадцатого вечера, и с отчетливым местечковым акцентом объявила, что нашла, наконец, для Мишки тихую и совершенно бесплатную гавань. К этому времени Любаша готова была хвататься за любую соломинку.
Так абсолютно, стопроцентно русский Мишка оказался в недавно организованной на средства международной диаспоры еврейской школе. Классы в этой школе, как и обещал Израэль Наумович, были маленькими, подход к каждому ребенку – индивидуальный, никакого особенного кровного еврейства от детей и родителей не требовалось. Среди учеников было довольно много ребят, которые, подобно любашиному сыну, не вписались в обычные школы. Впервые у Мишки появились друзья. Обучение ивриту, истории еврейского народа и еврейским обычаям не вызывало у любознательного мальчика никакого протеста и никаких затруднений. К концу седьмого класса он отмечал все еврейские праздники и потребовал от Любаши соблюдения законов кашрута хотя бы в плане приготовления пищи.
Меня все это крайне забавляло и, пожалуй, радовало, потому что выглядел Мишка хорошо, быстро рос, и болеть стал гораздо меньше. Когда мы встречались, мальчик охотно объяснял мне, какая еда может считаться кошерной и как-то угостил им самим изготовленным, не слишком вкусным треугольным печеньем под смешным названием «уши Амана». Я не запомнила конкретный эпизод из истории евреев, который отмечался выпеканием и поеданием этих «ушей», но в шутку заметила что-то про кровожадность и ритуальный каннибализм, которые, по-видимому, были присущи всем древним народам без исключения. Мишка начал горячо возражать, логически опираясь на полученные в еврейской школе знания, а я весело смеялась до того мгновения, пока мой взгляд не упал на лицо наблюдающей за нашей перепалкой Любаши…
– Любаша, в чем дело? – напрямик спросила я немедленно после того, как Мишка ушел в какой-то кружок, который он посещал все при той же школе. – Чем тебе не нравится еврейская история?
– Мне
– Но мне казалось, Мишке в этой школе нравится, – обескуражено заметила я. – И здоровье лучше стало… Но что конкретно случилось-то?
– Ты же психолог! Ты что, не видишь, что они их зомбируют?! – внезапно зашипела Любаша. Я вздрогнула от неожиданности.
– Кто? Кого? – туповато поинтересовалась я, пытаясь отвернуться от очевидного и надеясь на какую-то ошибку восприятия.
– Эти… детей. Своих… и наших тоже. Как будто бы ты не знала! Вот только не делай вид…
Само собой. Все знают. Уже давно. Тысячу лет. Да какая там тысяча! Ксенофобии столько же лет, сколько человечеству. Я тоже должна была знать. Или, по крайней мере, догадаться. Эмоциональный Мишка увлекся еврейской культурой и религией. Любаша, в противовес этому, сделалась антисемиткой.
– Какая глупость! – я не сумела сдержать досады и ударила кулаком по ладони. – Но послушай, Любаша. Он учится в этой школе, это же логично, что он… ну, проникся… И что в этом страшного? Это же не секта какая-нибудь. Белые братья или еще там что-нибудь подобное. Иудаизм – это же одна из древнейших систем знания, этики, морали… Ну, вот наша Ирка в последнее время обратилась к христианству, причащается, исповедуется, постится… Тебя же это не пугает и не возмущает, наоборот, ты сама говорила: если ей это помогает, пускай…
– Причем тут Ирка?! – взвилась Любаша. – Христианство – это наша исконная религия!… А они…
Потом она говорила что-то еще, но я уже фактически ее не слушала. Ничего нового. Все это я слыхала и читала раньше. Но, черт побери все на свете, я и помыслить не могла, что когда-нибудь услышу такое от Любаши!…
– Слушай, но это же ерунда какая-то! – заметила Светка, с которой я решилась поделиться своими переживаниями. Любашу она знала давно, но не близко. – По логике вещей она наоборот, должна быть им благодарна. За Мишку и за все…
– По логике устроены компьютеры, а не живые люди, – напомнила я. – Живая жизнь асимметрична и алогична, и находится в состоянии устойчивого неравновесия – помнишь, нас в Университете учили?
– Помню… – вздохнула Светка. – Только что же проку? Что с Любашей-то?
– Увы! – я тоже вздохнула. – Наверное, Любаша просто обречена была стать фанатиком. Слишком аскетическую жизнь она прожила. Пусть это был ее собственный выбор, но все же, все же… Рано или поздно это должно было как-то аукнуться. Где-то должен был отыскаться тот, кто виноват…
– Ужасно!… И что же, теперь уже ничего сделать нельзя?
Я пожала плечами. Откуда мне было знать?
Любаша позвонила на второй день к вечеру, и совершенно обычным, знакомым много лет тоном сказала, что чувствует себя очень виноватой за то, что не сдержала своих чувств и тем выказала неуважение к моим принципам, которые, как она знает, мне очень дороги, на что она, разумеется, не имела никакого права … и т.д. и т.п. в том же духе еще минут на десять. Я не прерывала ее только потому, что не знала, что говорить самой. В конце концов Любаша, которая явно все продумала еще до того, как подошла к телефону, предложила вполне разумный компромисс. Наша многолетняя дружба ценна для обеих, рвать
