светильники, мозаика на потолке – здорово! А вот вниз, вбок, вперед и куда там еще – лучше не смотреть. Да и необходимости нет: нас в метро занесла толпа, спустил эскалатор (жуть, вряд ли я когда– нибудь привыкну!), толпа же занесла в вагон, а потом вынесла на нужной станции. Нам осталось только выйти в город, но это можно сделать и глядя на потолок.
А потом был дом. Кирпичная махина, со всех сторон обставленная гаражами и помойками, обсиженная бабульками и обгаженная собаками. Мишка как увидел – сразу запросился домой (не понял еще, дурак, что попал). Ольгуха пробурчала что-то вроде: «Надеюсь, у меня будет своя комната»; бабушка молча перекрестилась. Я не знал, что сказать, на всякий случай уточнил: так ли должен выглядеть настоящий «каменный мешок» или нужны еще какие-то детали? Получил подзатыльник и оказался дома.
Дома были родители, которых бабушка не предупредила о нашем приезде, и они уставились на нас в изумлении, как Мишка на унитаз.
– Слава богу, а то я думал, еще год потратим на уговоры!
– Мам, ты бы хоть позвонила!
– Некогда было звонить! – объясняла бабушка, выкладывая из моего рюкзака банки с огурцами (уф, гора с плеч!). – Сразу поехали, как решились, я боялась передумать. Порядки-то тут у вас недеревенские, как я погляжу.
– Привыкнешь.
– Поздно мне привыкать. Вот они пускай привыкают. Чего встали?! Руки мыть, здороваться!
Мы, как воспитанные, выстроились в очередь перед родителями (черт с ними, с руками, потом). Мать я не видел все шесть лет, что они жили в Москве, и ревниво отметил, что она классно выглядит. Короткая стрижка вместо косы, узкие джинсы, как у Ольгухи… Стоя рядом, они тянули на разновозрастных подруг, на тетю и племянницу, но никак не на мать и дочь. Отец к нам приезжал год назад на какой-то праздник, и я успел перезапомнить его таким: похудевшим, без бороды, поэтому не сильно удивился переменам. Родители тискали по очереди каждого, приговаривая «Как ты вырос!» и прочую ерунду, которую говорят детям, когда их давно не видели. Мать особенно старалась, даже чуть не ляпнула: «Как ты выросла» бабушке, попавшей под горячую руку.
Не то чтобы я был не рад, просто отвык. Совсем другие, обновленные, что ли, родители, в незнакомом городе, в новом доме… Я чувствовал себя не в своей тарелке (тарелки, кстати, тоже были непривычные: черные и квадратные, – как не сойти с ума?!).
Потом отец повел показывать наши комнаты, и я немного успокоился: нас тут долго ждали, это было видно. Нам с Мишкой досталась небольшая комнатень со шведской стенкой (всегда такую хотел) и кроватями-чердаками. Это такие койко-цапли, на высоких ножках, под каждой помещался письменный стол. Ольгуху с бабушкой поселили в комнату побольше, разделив ее зачем-то разрисованной бумажной перегородкой. Я видел такие в книжках про Китай – красиво. Ольгуха визжала, как первоклассница: ее половина комнаты была оклеена розовыми обоями (она обожает этот цвет). Миха сразу забрался на свою кровать и нацелился потренироваться в прыжках с высоты, за что получил по шее и надувной матрас (матрас пристроили у кровати, на случай, если Мишка все-таки свалится).
Потом отец устроил нам экскурсию по микрорайону, показал школу (совсем рядом с домом), компьютерный клуб (надо заглянуть). В общем, к вечеру я уже почти смирился с мыслью, что это теперь наш дом. Найденные на чердаке деревенского дома лапотки повесил на ночник над кроватью – прикольно. Только что-то не давало мне уснуть: то ли телевизор в родительской комнате, то ли машины за окном, то ли проступившая перед самым носом надпись на потолке: «Здравствуй».
Глава IV
Будни колонии
– Второй отряд, на выход! Хватит спать, и так уж все проспали! – У леших своеобразное чувство юмора, поэтому их только и берут, что в тюремщики. Это у людей считается, что все лешие живут в лесах – ничего подобного! Леших много, лесов мало. Каждый леший-тюремщик мечтает к старости получить повышение и отправиться на работу в лес. Один из сотни удостаивается такой чести, остальные же так всю жизнь и работают в колонии домовых. Злющи-е! Кому приятно родиться лесничим, а работать тюремщиком?!
Веня леших жалел, это помогало ему не киснуть в колонии и терпимо относиться к их шуткам. Неудачники, что с них возьмешь?
– Подъем, подъем! Рубаху в штаны заправь, не дома! – Еще одна шутка леших, из-за которой все заключенные колонии чувствуют себя идиотами. Рубахи у домовых длинные, ниже колена. Если заправить такую рубаху в штаны, как требуют лешие, вид получается аховый, как будто ты целую подушку запихал, чтобы сидеть было мягче. Так и ходят целый день домовые, на клоунов похожие. «Ну и хорошо, – думал Веня, – ну и ладно. Зато не холодно, да и у моли не хватит силенок прокусить толстый слой материи». Моли Веня еще побаивался. Те, кто в колонии давно, уже привыкли и посмеивались над Веней: «Бабочку испугался!» – забыв, как триста лет назад боялись сами. Да и как не бояться-то? Бабочка, между прочим, размером с кулак домового и лопает все, что гвоздями не прибито. И этих тварей домовые в колонии должны кормить, каждый день по восемь часов, чтобы они валенки не ели, не создавали проблем свободным домовым.
– Не спим, не спим! – подгонял леший. Веня заправил рубаху, повесил на руку котелок и направился в портяночный цех. Здесь уже кипела работа: булькала вода в котлах, столбом стояла пыль от специй. Веня затопил свою печь, налил в котелок воды и пошел на склад за портянками. И чего эта моль такая привереда?! И портянки-то ей нужны строго двухнедельные (старше или новее – уже не будет есть), и сахару – две ложки, ни больше ни меньше, да две таблетки нафталину! Когда Веня был свободен, так моль жрала, что попало, и сахару не требовала! А тут…
– Долго спишь, Скобеев! – отчитал Веню кладовщик. – Только второй сорт остался, придется тебе попотеть, чтобы моль это сожрала!
Портянки второго сорта – это переношенные. Их сперва чуток отстирать надо, а потом уж кашу варить. Но Вене уже не впервой:
– Давай свой второй сорт. Сожрет, никуда не денется!
Кладовщик, кряхтя, будто грузит ящики с песком, отсыпал Вене триста граммов:
– Удачи, спящий красавец.
– Угу.
Портянки Веня заполоскал в умывальной под краном: три раза по часовой стрелке, три раза – против, ни больше ни меньше, а сколько надо, чтобы привередливая моль обманулась и сожрала, что дают.
Печка уже разогрелась. Веня подкинул щепочек, поставил котелок на печь, насыпал песку и нафталину. Ничего, и в колонии можно жить. Вот сейчас кашу сварим…
Работа пыльная, зато нужная. Зато миллионы людей будут носить зимой теплые валенки, и никакая моль им не помешает. Они-то думают, что у них вообще моли нет, но так не бывает. Моль есть у всех. Только у одних голодная, а у других – сытая, Вениными трудами. Отличная у Вени работа! Это тем не повезло, кто пожары отвращает да нечисть запутывает, чтобы в дома не лезла, по лесам бродила. Вот там домовые за полвека растворяются, потому что с огнем и нечистью – работа на износ.
Нормально Вене в колонии, жить можно. Здесь он соседа Арсения встретил (его арестовали в тот год за пожар в доме), есть с кем словом перекинуться – лепота! А вот и он, Арсений, легок на помине. Бежит с котелком, торопится – тоже проспал.
– С утречком, Веня.
– И тебя. Тоже портянки просроченные?
– А как же! – Арсений самодовольно улыбнулся, как будто не портянки просроченные получил, а подарил десятку богартов кубик Рубика (они тупые, три года собирать будут и никаких безобразий не учинят, потому что некогда).
Арсений – хороший домовик. По глупости здесь, как и многие. Как многие, не смирился еще с тем, что это навечно, до самого растворения. Можно, конечно, еще смертным стать, ну да ищи дурака! На Вениной памяти ни один домовой на это не пошел. А пошел бы, так весь мир бы десять веков только об этом и судачил, потому как не дело домовому смертным становиться. Говорят, от этого рога вырастают… Да и вообще, что за жизнь: не знать, сколько мышей в собственном доме и какой богарт стащил последний червонец?! Нет-нет, и не уговаривайте.
