Одна!..
И вдруг чья-то рука легла ей на плечо. Она обернулась. Перед ней стоял Лисипп, мудрый, добрый, все понимающий. Он протянул ей руки и крепко поцеловал.
– Твоя красота стала законченной и совершенной! Я хочу продлить твою жизнь на века. Люди должны всегда помнить, что на свете есть красота. Она должна доставлять радость, и ее надо беречь.
Таида прижалась к Лисиппу. И удивительный покой впервые за многие дни заполнил ее душу.
Скульптор проводил ее до дома, на прощание сказал:
– Я жду тебя в мастерской. За тобой будут посланы самые дорогие носилки.
И это говорил ей человек, ведущий уединенный, аскетический образ жизни.
«Неужели счастье любви снова посетит меня? Ведь художники подобны царям. Они могут вознести человека так высоко, как ни один царь в мире», – невольно подумала Таида.
VI
Носилки доставили Таиду к большому дому на территории царского дворца. Перед домом был разбит сад. Уже в саду Таида увидела статуи, обломки колонн и стен с барельефами. Настоящий музей!
На пороге дома стоял Лисипп. Его выразительное, словно вырубленное из камня лицо с крупными чертами светилось от радости.
– Это счастливый день для меня! – воскликнул он. – Ко мне явилась сама богиня любви!
Огромный зал заполняли скульптуры, бюсты… Стены были увешаны слепками, на полу лежали отдельные куски мраморных рук, ног, торсы, вазы…
В самом центре мастерской стояла законченная статуя Эрота. Стрела Эрота целилась в самое сердце Таиды.
– Привет тебе, Эрот! Бог любви, до конца дней буду поклоняться тебе!
В мастерской находились юные ученики скульптора. Улыбающийся Лисипп указал ученикам на Таиду:
– Афродита удостоила своим вниманием наше скромное жилище!
Ученики бросали на Таиду восторженные взгляды.
Лисипп обнял Таиду за плечи, повернул к себе. Внезапно схватился за сердце, чуть не упал, снова прижал руку к сердцу:
– Сердце мое болит! Бьется с утроенной силой! Я не выдержу этой боли!
Оценив юмор художника, гетера мгновенно изобразила на лице неподдельный страх, в испуге протянула ему руки на помощь.
Лисипп жестом попросил ее замереть, сказал быстро:
– Прошу застынь в этом движении, с этим испугом на лице!
Скульптор обратился к ученикам:
– Видите? Волосы, откинутые резким движением. Брови раскрылись. В линиях фигуры появилась жизнь.
Гетера влюбленно смотрела на Лисиппа.
– Но ты сказал – я причинила тебе боль!
Вместо ответа он очертил рукой в воздухе линии ее плеч, рук, стана.
– Смогу ли я создать статую, равную твоей красоте? Вот моя боль.
Один из учеников обратился к учителю:
– За кем из великих мастеров ты следуешь, Лисипп?
С волнением глядя на Таиду, скульптор ответил:
– За самой природой. Итак – решено. Ты будешь моей моделью! Я терпеливо ждал расцвета твоей красоты. Он пришел.
Гетера слушала его, как покорный ребенок. Ей так необходимы были именно сейчас эти слова. Глубокая нежность охватила все ее существо.
Лисипп внезапно попросил:
– Сбрось одежду. И стань на возвышение.
Таида без ложного смущения обнажилась и поднялась на возвышение в центре мастерской.
Восхищенно вздохнули ученики.
А взгляд художника уже мысленно поворачивал, кружил, со всех сторон прослеживал совершенство линий божественной афинянки: формы изящной головы, шеи, плеч, точеных рук, стройных ног… Он не мог оторвать от нее глаз – его поразила даже не безупречная пропорциональность ее фигуры, а нежно-белый, молочный цвет кожи, словно он был светящийся, как мрамор.
Вдоволь налюбовавшись и оценив это совершенное чудо природы, Лисипп наконец заговорил:
– Прекраснейшая из дев, ты уже усладила наш взор. Но наслаждение наших глаз стало бы еще полнее, если бы ты подарила им красоту движений.
Вскинув голову, Таида произнесла с готовностью:
– Буду танцевать! Только для тебя!
И белоснежная Таида неожиданно воспарила в грациозном прыжке, подхватив в руки развевающийся шарф. Воздушный как облако шарф то прикрывал, то обнажал ее совершенные формы, парил над головой, как летящая птица, обвивал тело, касался волос.
Гетера танцевала исступленно: это была хмельная вакханка из свиты Диониса. Бедра ее призывно трепетали, лицо напряглось от страсти.
Эрот, казалось, с изумлением наблюдал эту вакханалию чувств.
Это был танец для Лисиппа, только для него!
Движения гетеры становились все дерзостнее, исступленнее. Она заманивала Лисиппа, то приближалась, то упархивала, снова возвращалась и снова манила, хмельная от желания, внезапно вспыхнувшего в ней.
Вдруг Таида вплотную приблизилась к нему, на мгновение влетела в его распахнутые объятия и вновь умчалась в быстром кружении…
Взлетев на возвышение, она неожиданно остановилась.
Лисипп, сраженный, пал перед ней на колени и сказал:
– Бессмертные боги ничего лучшего, чем любовь и созерцание совершенной красоты, не дали людям.
Она стояла перед ним во всем блеске своей неотразимой красоты. Она победила! Он встал с колен и весело вскричал:
– Я буду учиться танцевать! Теперь я знаю, что есть мудрость рук и ног.
Таида, звонко рассмеявшись, обмотала себя и Лисиппа шарфом.
Он притянул ее к себе и тихо спросил:
– Ты хочешь принести мне в дар свою душу?
Гетера с облегчением вздохнула:
– Ты понял меня!
Впервые Таида не узнала всегда сдержанного Лисиппа. Она поняла, что это не будет кратковременный роман. Лисипп покорил ее силой своей души и таланта.
К вечеру, когда стемнело, они расположились в саду на траве.
– Спой, Таида, – попросил он. – Птицы уже уснули и не станут тебе мешать, хотя ты вполне можешь соперничать с птицами.
Таида запела. Лисиппу показалось, что время остановилось. Но тут же часы помчались с неимоверной быстротой, и он с ужасом подумал, что скоро Таида уйдет и его счастье закончится. Но гетера в совершенстве владела языком взглядов. Она прочитала во взгляде скульптора: «Я так люблю тебя! Могу ли я надеяться, что и ты полюбишь меня?» Она улыбнулась, и ее глаза ответили: «Я тоже полюбила тебя…» И снова она прочитала в его взоре: «Мы будем счастливы, Таида!» И ее глаза откликнулись: «Я знаю, я верю тебе».
На следующее утро Лисипп был в удивительном состоянии. Ему казалось, что весь мир в его руках. Он так бережно и осторожно касался камня резцом, словно это был не камень, а нечто живое. Он испытывал давно забытое чувство радости. Он снова вернулся к красоте! Ни одна работа не вызывала в нем такого упоения собственной силой, не одаривала его таким восторгом! И сам мрамор был так покорен и податлив,
