было сухо, тепло и уютно в дождливую погоду.
И всё-таки он на ходу пошарил рукой в ботинках, достал тетрадный листок и стал читать. Потом резко остановил машину и уже спокойно, внимательно прочитал записку. «Пётр Григорьевич! Спасибо за мёд. Попробовать не успел, но вижу — вербный. Последний раз я его пробовал ровно девять лет назад. Только ты его поскорее продай, а то засахарится, ничем не возьмёшь. А на медовуху он не годится, бывает даже отравление, как от падевого мёда. Потом заезжай! Миша».
Михаил Николаевич либо был великий гурман и знаток медов, что на первый взгляд никак не совмещалось с босым учителем и кучей ребятишек на крыльце, либо он попросту в иносказательной форме дал распоряжение Петру Григорьевичу. Русинов помимо своей воли (или уже закомплексовался на подозрительности?) читал следующее: «Спасибо, что прислал своего гостя. Поговорить не удалось, но я его узнал. Видел его девять лет назад. Немедленно от него избавься, не дай ему тут осесть и утвердиться. Для нашего дела он не годится и даже опасен. Избавишься — заезжай». А иначе с чего бы учитель начал учить пчеловода обращению с вербным мёдом? Только зачем он послал те дурацкие заскорузлые ботинки? Пётр Григорьевич от нищеты не страдал. Правда, если их пропитать дёгтем или кремом, размягчить кожу, то ещё можно поносить, и в горах они удобные…
Русинов полежал на руле, с унылой сосредоточенностью глядя на дождь за стеклом, утёр лицо ладонями. Примерно вот с таких мыслей у человека начинает развиваться шизофрения с ориентацией на манию преследования. Скоро начнёт казаться, что везде установлены подслушивающие устройства, что весь окружающий мир интересуется его персоной и замышляет коварство. Даже рыба не ловится потому, что подходит к берегу, когда он бросает удочку, и наблюдает за ним. Он горько усмехнулся над собой, сбросил ботинки на пол за капот двигателя и включил передачу.
На пасеку он вернулся к полудню. Солнце не появилось, но в небе посветлело, хотя из-за хребта валили и валили тяжёлые, холодные тучи. Пётр Григорьевич поглядывал в небо и вздыхал. Русинов вручил ему ботинки с запиской и заметил, как тот на мгновение насторожился, словно хотел спросить — а это что? Однако тут же нашёлся и засмеялся:
— Надо же! Целые! А я и забыл про них!
— Там записка есть, — сказал Русинов. Пчеловод достал записку, бегло прочёл и сунул в карман.
— Ну, иди, пока «голгофа» свободная, — сказал он, кивая на баню, и погрозил пальцем: — Да гляди! А то привяжем и снять забудем!
И пошёл в избу, помахивая связанными за шнурки ботинками.
В бане топилась печь, и Варга отдыхал после сеанса. Топчан оказался в предбаннике, отскобленный и вымытый, — похоже, приготовленный для него.
— Готовы к смертным мукам? — спросила деловито Ольга.
— Готов, — неуверенно сказал он. — А вы разве не будете варить меня в котле?
— Нет, пока не буду. Если провинитесь… — Она указала на топчан: — Снимайте брюки, рубашку и ложитесь! Вам и без котла достанется.
Ей нравилось быть строгой, хотя при её порывистом, немного взбалмошном характере это выглядело неестественно. Русинов разделся и лёг.
— Сейчас где болит? — спросила Ольга, надевая на него шлем.
— Нигде, размялся.
— А утром.
— Шея и поясница, — объяснил он. — И ещё лодыжка правая.
Она стала надевать на него ботинки с вкрученными в каблуки крючками.
— Я бы сам, — проронил он, однако Ольга отрезала:
— Лежите! Я вас лишаю самостоятельности. Сейчас будет больно, терпите. И перевернитесь на живот!
Ольга заправила тросики в блоки и стала навешивать груз — траки от тракторных гусениц. Сначала сильно потянуло шею и что-то хрустнуло в позвонках. Русинов инстинктивно напряг мышцы, но тут же получил шлепок.
— Расслабьтесь!
Груз, навешиваемый на ноги, потянул его на разрыв. Русинов стиснул зубы: не стонать же в её присутствии! А она всё цепляла и цепляла траки — килограммов по сто на каждую ногу. Это была действительно голгофа, и Варга терпел её по нескольку раз в день, причём ещё находясь в жаркой, распаренной хвое.
— Сейчас боль пройдёт и будет только жжение, — сообщила она. — Как почувствуете — скажете.
Он перетерпливал боль, дыша тихо, через нос. Его притягивало к топчану, так что невозможно было пошевелиться. Руками он ухватился за передние ножки — так было легче. Ольга протёрла позвоночник эфиром, холодок слегка оттянул остроту боли. Через несколько минут он неожиданно начал потеть и в самом деле ощутил жжение во всех суставах.
— Почувствовал, — сдавленно проговорил он.
— Хорошо! — весело сказала она и подвесила к шлему и ногам ещё по одному траку. — Сейчас суставы начинают открываться, чувствуете?
— А вы потом их закроете? — попытался пошутить Русинов.
— Посмотрим, — неопределённо проронила Ольга. — У вас, похоже, ущемление тройничного и блуждающего нервов.
— Жить буду?
— Ваша жизнь теперь в моих руках, — с долей злорадства сказала она. — Что захочу, то и сделаю.
— Согласен, — выдавил он, говорить мешал ремень шлема, сдавливающий нижнюю челюсть.
— Что это вы сквозь зубы стали со мной разговаривать? Неужели так ненавидите?
— Садистка…
Она засмеялась и достала с полки чёрную бутыль с притёртой пробкой, приготовила старую алюминиевую миску.
— Придётся оправдывать ваши надежды! Испытания для настоящих мужчин. Сейчас проверим ваши нервы. — Ольга склонилась к его лицу — голова лежала чуть на боку. — Искры из глаз не летят?
— Звёзды…
— Значит, у вас звёздная болезнь. — Она стала бережно обмазывать какой-то грязью, похожей на суглинок — мёртвую землю доледниковой эпохи. — Извините, мне придётся оголить всё, что ниже спины. Терпите.
— Меня только в детстве пороли, — пробубнил Русинов и вдруг подумал, что впервые в жизни находится в полном беспомощном состоянии. С ним действительно можно было делать всё что угодно. Вымазали грязью, сейчас ещё обваляют в пуху и отпустят…
— Пороть — это очень грубо, — сказала Ольга. — Я вас огнём буду пытать. Раствор схватится, и начнём.
Он принял это за шутку — иначе и быть не могло! Однако костоправша, манипулируя перед лицом, налила из чёрной бутылки в миску какой-то летучей, похожей на спирт или ацетон жидкости. Резкий незнакомый запах ударил в нос. Ольга натянула резиновые перчатки и ватным тампоном стала смачивать этой жидкостью подсыхающую на спине грязь.
— Ну и зараза, — процедил Русинов.
— Кто — зараза? — спросила она.
— Ваша жидкость…
— Зато как горит — посмотрите! — восхищённо проговорила она и подожгла спичкой остатки жидкости в миске. Огня почти не было видно, а лицо обжигал сильный жар. Ольга оставила миску на топчане и приказала:
— Смотрите на огонь!
Он и так смотрел, потому что больше смотреть было некуда. Едва заметное голубоватое пламя, охватив всю миску, сжималось в тонкий и высокий протуберанец.
— Смотрите только на огонь! — ещё раз предупредила Ольга, стоя где-то сзади.
