друга. А шаманы тем часом уходят на промысел. Темные они люди, в суевериях погрязли. Де-мол, ежели время для будущего не добыть, то его и не будет! В один день собираются на некой высокой горе, ждут часу нужного и пускают по ветру своих ловчих птиц бумажных. И ежели сокольцы обогнут всю землю и обратно с другой стороны прилетят, то, знать, с добычей пришли и быть времени югагирам. Сколь птиц вернется, держа в когтях лисиц чернобурых, столь сроку жизни им отпущено. Они думают, где-то высоко-высоко над землею есть некий поток, река воздушная, всю землю, ровно кольцом, огибающая. И имя ей — Индигирка Небесная. В сию реку и пускают птиц ловчих! Варвары они дикие, оттого и творят забавы подобные!
Граф и сам ощутил жар, ибо болезнь сия заразною была. Крылья у бумажной птицы расправил и пустил по опочивальне.
Соколец пролетел немного, ткнулся в стену и упал лапками кверху…
15
Обложили Головина чувонцы, ровно зверя, стоят, разглядывают, а хозяин заимки чертежи его на песке посмотрел и говорит:
— Сдается нам, ты лазутчик воеводский. Мысли у тебя недобрые, парий.
— А чего им добрыми-то быть? — отпарировал Ивашка. — Я к вам четырнадцать месяцев шел, а вы не хлебом-солью — рогатинами встречаете. Семеро на одного… Исполать вам! Благодарствую!
И ни единым словом не пронял их: стоят и будто навершиями отточенными пощекотать хотят.
— На что тебя к нам царь Петр послал? — гнет свое чувонец.
— Ты сам угадай, на что, коль мои мысли знаешь!
— Тебе бы не след дерзить нам, парий. Мы с лазутчиками не валандаемся. Сгибаем два дерева, к ногам струним и отпускаем.
Ивашка опять на топор покосился — далековато стоит, успеют достать рогатиной. И тогда нащупал локтем нож каменный на поясе, от нижнего чина Булыги доставшийся: несмотря на свою диковинность, лешачий ножичек хоть и невелик лезвием, да широк был и настолько востер — побриться впору, не всякий железный перед ним устоит, С таким в абордажной схватке добро бы было. Ежели перекатом уйти под древки рогатин к ногам югагиров да пазгать их по животам — и кожаная одежина не спасет…
— Прежде возьми меня, чтоб струнить. Югагиры рогатины нацелили и два мягких шажка вперед сделали — не щекотать, вроде бы на воздух поднять хотят.
— Годи, ребза, — осадил их хозяин заимки и, строй покинув, к Головину приблизился, — Скажешь нам, с чем явился, мы думать будем, что с тобою сотворить.
— Я уже сказывал, раз царь послал — князю вашему отвечу. — Он встал. — Лучше пойдите да позовите.
— А кто с тобой пришел? — Югагир на избу глянул. — И в храмине моей почивает?
У Ивашки сердце екнуло — прознали!
— Не твоего ума дело, кто! — огрызнулся. — Зови Оскола и все тут! С тобой говорить не стану.
— Князь никого не велел к себе и близко подпускать, — заявил тот. — И всякому, кто найти его попытается, быть деревами разорванным.
— Ну, коль вы грозные такие, как знаете! Я вот сделаю челн и уйду от вас, ничего ему не сказав. А когда он прознает, зачем приходил, поздно будет. И с вас, поди, по три шкуры спустит, что не донесли ему.
— Допрежь мы с тебя скору спускать станем, покуда не заговоришь, — в задир пошел чувонец. — И с заимки сей никуда не выпустим! Без нашего желания ты отсюда и шагу сделать не сможешь, а на челне своем, так ежели только в последний путь.
Головин вспомнил, как они с Варварой кругами по лесу ходили, и угрозам югагиров внял. Однако сдаваться не собирался.
— Чего Распута страшится? Вас вон сколько! Да еще, верно, другие по лесам сидят, а я один. Труса празднует, что ли?
— Что празднует Оскол, дело не твое, парий! Ты пред нами ответ держи!
Когда тебе семь рогатин в грудь целят и столько же пар глаз поедом едят, тут ничем, кроме отваги да ярости, не возьмешь. Чуть слабину почуют — запорют, как зверя, в рем-ки, в лохмотья посекут.
Головин в сердцах шапкой о землю.
— Ну и люди вы упрямые! Я-то думал, чувонцам и впрямь грядущее ведомо. А вы дачее носа своего не зрите! Ну, ладно, каков с вас спрос, должно быть, простого звания чувонцы. Князь-то что? Тоже ни сном ни духом? И не ведает, кто к нему вдет? Не чует?
— Князь не звал никого! — был ему ответ. — И не ждет, тем паче людей царевых.
— Может, Распута ваш спрятался и помирать готовится? — напропалую пошел Ивашка. — Оттого и лишился прозренческого дара? Дядя его, Тренка, как о смерти думать стал, так вовсе ослеп и нюх утратил. А провидец и мудрец был, поговорить отрадно! Может, все вы здесь отходить собрались, и оттого твердолобые, хоть кол на голове теши? Ежели сказано: царем ко князю послан и с ним говорить стану, то иного слова не дождетесь!
— Сказывал, с Тренкой к нам добирался? — спросил вдруг хозяин заимки. — Со сродником княжеским?
— Ну, с Тренкой! Был бы он жив, подтвердил.
— Зрел, яко его лютой казни предавали?
— Зрел…
— Такое же и с тобой сотворим. С царевыми людьми у нас ныне око за око, зуб за зуб.
— Полно стращать-то! А Тренку, между прочим, хотели казни предать, да не предали. Оттого человеком умер!
Югагиры переглянулись и еще шажок вперед сделали, верно, чтоб слышнее было, ибо вода ночью в речке прибыла и расшумелась.
— Отчего же не предали? — враз как-то поостыл чувонец.
— Волки были сыты! Иной пищи было довольно в тот час…
Они вновь переглянулись, и будто пробежал меж ними некий молчаливый разговор.
— Яко же он сей мир покинул? — все еще пытал хозяин заимки.
— У меня на руках скончался, — признался Головин. — Схоронил его по вашему обычаю, как научил.
Показалось, они вздохнули облегченно, однако рогатин не убрали. Хозяин заимки взглянул уже без былой неприязни.
— Молча ушел либо со словом?
— Пророчествовал…
— И что же сказывал?
— «Не удалось супостату мой рок изрочить, — сказал. — Знать, снова приду ко царскому двору».
— А срок назвал? — чуть ли не в голос спросили чувонцы.
— Сказал, немногим менее лет двухсот спустя.
— Как его имя будет?
— Имя будет — Григорий, прозвищем Распута…
Чувонцы рогатины подняли вверх навершиями и, опершись на них, ровно оцепенели, но Головину показалось, разговаривают они, что-то обсуждают, только молча. Тут хозяин заимки прервал их «разговор».
— Ступайте, ребза, — велел он. — Передайте князю.
И пошел берегом речки, откуда в первый раз явился, а семеро его соплеменников побежали в лес, и в тот час растворились в предрассветной мгле.
Ивашка потоптался еще на берегу, хотел в избу пойти, но глядь, Варвара к нему спешит. В сумерках лик ее белым почудился, ровно мелом попудрен.
— Кто были сии люди? — спросила, задыхаясь, будто на пожар бежал а.
